Печора
Шрифт:
Комната, в которой я оказался, была необжитой.
— Здесь можно и поговорить спокойно, — сказал капитан.
— Как же вы меня не боитесь вводить в ваше хозяйство?
— В ваших интересах не афишировать наше общение…
Я прикусил язык.
Комнатка была не то чтобы гостиничная и не то чтобы жилая. Она была подделкой под жилую комнату. А запахи и все нутро этой комнатки как будто воспроизводили кабинет капитана в двухэтажном доме. Стулья, стол. На столе допотопный приёмничек. Приемник сразу был включен, чтобы разговор наш приглушался шумом и треском.
— Вы знаете Тарабрина?
— Знаю, — ответил я.
— Какие
— Книги у него покупаю.
— Коммерческие, значит.
— Почему коммерческие? — спросил я. Это слово дико резануло мой слух.
— Вы собираетесь к нему?
— Собирался. Я как-то встретил его на днях.
— Знаю. У столовой.
— У столовой, — подтвердил я. — Спросил, нет ли у него чего-нибудь насчет Морозовой и Велас-кеса.
— Прекрасно, — сказал капитан с еще большей заинтересованностью. — Ну и он что?
— Приходите, — говорит. — Есть у меня и про Морозову, и про Веласкеса.
— Так и сказал «про».
— Что значит «про»? — спросил я.
— Ну «про» Веласкеса, — так и сказал «про»?
— Да, так и сказал «про». Я тоже удивился. Выражается как ребенок.
— Так вот, меня интересует мнение Тарабрина о Веласкесе и Морозовой.
— Ну и спросите у него! — возмутился я. — Чего проще-то сделать…
— Я не могу. Мне он не ответит. Да и нельзя мне выходить на связь.
— А с какой стати я должен это делать?
Я не сказал, что это в чем-то некрасиво: идти к человеку, разговаривать с ним, а потом идти докладывать в специальное учреждение, когда, сколько и так далее, и тому подобное. Жуть одна! Всего этого я не говорю капитану, потому что в игру с ним играем такую. Он вроде бы меня куда-то втягивает, а я вроде бы как не хочу, да и. не отказываю ему. Потом я только понял, что мне так в лоб и надо сказать было ему: «Не гожусь я для этой роли. Не гожусь, и все. Нервный я. Не высыпаюсь. Страхи мучают. Кричу по ночам. Пот льется со всего тела. Увольте». А вот так не сказал. Да еще капитан в душу влез. Да там расположился. Да еще и подпи-сонку взял у меня, что ежели чего непристойное случится, так не утаю я, все расскажу. Зачем подписоч-ка? А теперь к Тарабрину. Тарабрин тоже гусь. Сволочь, говорят.
Я прихожу к нему. А он рад мне. Обнимает, усаживает за стол.
— Отдам по номиналу, — говорит. — И про Морозову, и про Веласкеса. Книжечки малоценные. Примитивчики. Но первичная информация содержится. Я ведь, знаете, уезжаю. В Москву. Полная реабилитация пришла. Вы не хотели бы познакомиться с некоторыми подробностями из жизни протопопа, духовного отца Морозовой?
— Очень интересно.
— Сейчас. Держите — это «Житие», а это о нем.
Тарабрин подал мне две затрепанные книги, впрочем, листы в обеих были неразрезанные. Старые-престарые книги, а листочки как вышли из типографии блоками, страниц по шестнадцать в каждом, так лет пятьдесят никто и не разрезал листочки, не отделял друг от друга.
Тарабрин вытащил нож и стал разрезать в книжке листы.
— Вы, наверное, хотели бы знать мое мнение об этой Морозовой? — сказал Тарабрин как ни в чем не бывало.
«Дудки, — подумал я. — Гори ты хоть синим, хоть белым пламенем, а мне твое мнение просто ни к чему. Это капитан пусть сам приходит и узнает твое мнение».
А Тарабрин все же заговорил: не затыкать же мне ему рот.
— И, наверное, времена Веласкеса вас интересуют? Я смотрел ваши пьесы. Весьма любопытные экзерсисы. Эта история боярского бунта не так уж проста. И есть здесь одно «но», о котором не принято говорить. «Тишайший» Алексей Михайлович, государь русский, предшествовал Петру и тем самым подготовил реформы. Пётр пошел дальше своего батеньки в жестокости. Батенька в ямы саживал, когда уже крамола достигала вершины, а Пётр головы отрубливал без всяких разбирательств, за одно словцо отрубливал…
— Неужто за одно словцо? — не выдержал я.
— Обязательно за одно словцо. Вы думаете, просто все было?
— А откуда же это словцо взять царю? Откуда же знать царю, кто какое словцо сказал?
— Понимаю, понимаю. Вот об этом есть у меня книжечка. История царских доносчиков. Знаете, что такое филёр?
— Что такое филёр?
— О, вы не знаете настоящей истории? Дам вам почитать. И историю царской тюрьмы вам покажу. В прошлый раз мы в другую крайность с вами ушли — в кавалергардский полк да в институт камер-юнкеров заглянули, а теперь уж в самый низ спустимся.
— Вас тоже контрасты интересуют?
— А кого еще интересуют контрасты? — повернул ко мне острое лицо с рыжими растопыренными бровищами.
— Да я уж так…
— Нет-нет, вы уж скажите, кого интересуют?
— Да я так… Был у меня университетский товарищ…
— И что же, он донес на вас или заложил кого?
— Откуда, вы это взяли? Просто был товарищ, который интересовался системой слежения.
— Такого слова в юриспруденции нет, — сказал Тарабрин.
— Ну не все ли равно, на каком языке сказать. Система слежки друг за другом. Как у Фуше, помните наполеоновские времена? Жульен следит за Маре, Маре за Клодом, Клод за Марианной, Марианна за Анри, Анри за Антуаном…
— Ну и что?
— Меня интересует один вопрос — замыкается ли круг или нет? То есть, следит ли первый человек, то есть Антуан за Жульеном?
— И если следит, то что?
— Тогда вся система держится на перекрещивающихся кругах.
— Ну и что?
— А то, что можно, если хорошо подрассчитать, оказаться в изолированных ромбиках, которые не охватываются кругами…
— Бред сивой кобылы! — сказал Тарабрин. — Есть еще поле. Инфейционное поле, которое всегда в радиусе слежения, как вы удачно выразились. И ромбики в поле зрения всех пересекающихся кругов. К тому же круги не стоят на месте. Они вращаются. Клод не, просто следит за Марианной, он кружится вокруг ее ног, головы, нижнего и верхнего бюста, и Марианна кружится вокруг себя, вокруг своих тайн, вокруг Клода и прочее, и прочее. Таким образом, сцепления здесь основаны на особых законах притяжения, как Солнечная система, как мироздание. Я бы вам предложил познакомиться вот с этой книжкой. Вы владеете французским?
— Мог бы прочесть.
— Тема этой книжки — психология страха и предательства. Плюсы и минусы страха и предательства.
— Вы считаете, что у этих двух начал есть свои плюсы и минусы?
— Не я так считаю. Человечество так считает.
Страх нужен всем: ребенку, старику, женщине, государству, предприятию. Страх излечивает от многих вещей: от самомнения, жестокости, правонарушения, вседозволенности. Страх — это бальзам жизни. Одна капля — и мгновенно меняется структура личности. Страх — это то нормализующее н тонизирующее средство, которым должно опыляться все живое.