Педагогическая поэма второго порядка
Шрифт:
— Кое-что неясно, — признался могучий Аскольд. — Я-то на докладе не присутствовал.
— Хорошо, — кивнул замминистра. — Если вкратце, то суть дела такова…
И принялся в общих чертах излагать примерно то, о чем не далее как сегодня утром на краю сухой канавы под старой ивой поведал Славику Савелий Павлович: тайное изучение Блока и Некрасова, тщательно законспирированные подпольные группы читателей, разветвленная
— Да, но… — внезапно убоявшись, вопросил иеродиакон. — Игра ли это?
— Игра, — подтвердил Петр Маркелович. — До определенного уровня это игра… Так вот с некоторых пор к ней удалось подключить значительное количество цивилов пенсионного возраста, ранее считавшихся непригодными для участия. Как выяснилось, исполнители они прекрасные. На нас обрушился настоящий поток заявлений на тайные организации и секты переплетчиков, бумажников, книголюбов. С нашей стороны логично было прибегнуть к мастерскому произволу и, согласовав это дело с контрразведкой, ввести особый следственный орган «Око Саурона», занимающийся исключительно подпольем. Именно с целью ареста главаря (отсутствующего здесь Савелия Павловича) и была затеяна полигонка по Толкину-Гашеку. Особое внимание прошу обратить на блестящий отыгрыш Святослава Савельева, совершенно самостоятельно организовавшего акцию протеста, чему вы только что были свидетелями.
Его слушали в странном оцепенении.
— А четвертый? — внезапно спросил Николай Иванович.
— Что четвертый?
— Вы перечислили три уровня. А где три, там и четвертый…
— Разумеется.
— И что это за уровень?
— Четвертый уровень — это наше с вами нынешнее заседание.
— Та-ак… А сколько уровней всего?
— Откуда ж мне знать! — искренне удивился Петр Маркелович. — Я ж не Господь Бог, я всего лишь замминистра.
Перерыв объявили при первой возможности. Курящие вышли на крыльцо под нетронутые тараном колонны, некурящие остались в помещении. Площадь перед министерским дворцом к тому времени успела опустеть: колонна грузовиков вновь убыла в Нуменор. Один лишь озадаченный дворник стоял и оглядывал мостовую, не понимая, как такая орава ухитрилась не оставить после себя ни бумажки, ни тряпочки. Старое правило: провел игру — приведи все в прежний вид. Не цивилы, чай, не гоблины.
— Слушай,
Тот прикурил, затянулся, пустил колечко дыма.
— Да в общем все естественно… — нехотя ответил он. — Помнишь, у Сэнт-Экзюпери король приказывал солнцу взойти в момент восхода? Ни мгновением позже, ни мгновением раньше. И случая не было, чтобы солнце его ослушалось! Вот и я тоже… Я ж чувствовал, что эту игру мне нарочно подсовывают — на провал. Сам видишь, какой теперь контингент! Да еще и всех отставников армейских всучили. И отказаться нельзя, и сыграть нельзя. Напрашивался Швейк, напрашивался…
Иван Николаевич хмыкнул и в недоумении раскинул руки.
— Ну ладно, — сказал он. — Урл, Аскольд — с ними понятно… Но полторы тысячи цивилов! Ты что же, хочешь сказать, будто в каждой приписной квенте…
— Разумеется! Тоже мне проблема — впечатать одну пометку на всех: рядовой девяносто первого полка.
— Ты полагаешь, хоть кто-нибудь из них это прочел?
Петр Маркелович усмехнулся.
— Полагаю, нет. Но ведь и в девяносто первом полку поступили бы точно так же…
Из стеклянных дверей вышел на свежий воздух некурящий Аскольд и неловко затоптался поодаль с обычной своей доброй и несколько растерянной улыбкой.
— А что с «Оком Саурона»? — угрюмо спросил Иван Николаевич, гася окурок.
— С «Оком Саурона» — продолжай. Вербуй осведомителей, собирай компромат, вызывай на допросы… Что тебя, собственно, смущает?
— А если все всерьез обернется?
— Стало быть, и допрашивать будешь всерьез. Делов-то…
Видя, что беседующие вот-вот вернутся в здание, Аскольд решился.
— Петр Маркелович, — несколько приниженно обратился он. — Да я насчет этой вашей «Игры в классики»…
— Ну?
— Неужели вправду? Тайно собираются, читают… с увлечением…
— Именно так.
— Наизусть учат… — с трепетом продолжал иеродиакон. — Сами переплетают… Чуть ли не от руки переписывают… Карьерой рискуют, расположением начальства…
— Многим кажется, что да… рискуют…
Помялся Аскольд, покряхтел.
— Да я вот думаю… А что если и веру тоже запретить? Ну, не совсем, конечно, не наотмашь, а так, слегка…