Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)
Шрифт:
– Хуже для кого?
Теперь сон заставлял его говорить. «Я сказал им, чтобы подождали. Давайте оставим этот день для отдыха. А завтра двинемся, как полагается: будем бодрее и сильнее на случай, если придется бежать. Может ведь и так получиться».
Он остановился с закрытыми глазами. «Это слишком, – сказал он. – Что мы выиграем оттого, что поспешим? Один день. После стольких потерянных дней оно того не стоит». Он тут же крикнул: «Где вы там?»
И почти шепотом: «Ну и идите. Идите!»
Он присел, упершись спиной в ствол дерева. Земля здесь была холодной, и пот превращался в холодную воду. Это, должно быть, и есть те горы, о которых ему говорили.
Он все глубже погружался в мох. Раскинул руки, будто хотел измерить величину ночи, и уткнулся в деревья. Вдохнул пропитанный смолой воздух. А потом улегся на ковер из опавшей хвои и провалился в сон, чувствуя, как немеет все его тело.
Его разбудил предрассветный холод. Влага росы.
Он открыл глаза. Увидел прозрачные звезды на ясном небе, поверх черных ветвей.
«Темнеет», – подумал он. И снова уснул.
Он проснулся от криков и плотного стука копыт по сухой, глинистой дороге. Желтый свет сквозил из-за горизонта.
Мимо, глядя на него, проехали погонщики. Они поздоровались с ним. «Добрый день», – сказали они. Он не ответил.
Он вспомнил, что должен сделать. Уже день. А он должен был за ночь перейти горный хребет, чтобы прошмыгнуть незамеченным мимо караульных. Этот перевал охраняется больше всего. Так ему говорили.
Он поднял связку карабинов и взвалил себе на спину. Потом сошел с дороги и двинулся прямиком в гору, туда, откуда выходило солнце. Он поднимался и спускался, шагая по каменистым холмам.
Ему казалось, он слышит, как погонщики говорят: «Мы видели его там, наверху. Он выглядит так-то и так-то, и у него много оружия».
Он бросил ружья. Потом избавился от патронной ленты. Тогда он почувствовал себя легко и пустился бежать, как если бы хотел опередить погонщиков на спуске.
Нужно было «подняться, обойти плато и потом спуститься». Это он и делал. Господи, помоги. Он делал то, что ему говорили, – но не в то время.
Он подошел к краю оврага. Посмотрел вдаль и увидел большую серую равнину.
«Они должны быть там. Отдыхают себе на солнышке, уже безо всяких забот», – подумал он.
И кубарем полетел вниз по оврагу. Бегом, потом опять кубарем.
«Господи, помоги». И побежал дальше.
Ему казалось, он все еще слышит, как погонщики говорят: «Добрый день!» Он знал, как лживы их глаза. Они дойдут до первого караульного и скажут: «Мы видели его там-то и там-то. Скоро он будет здесь».
Вдруг он остановился.
«Христос!» – сказал он. Он чуть было не закричал «Да здравствует Христос-царь!» [93] , но сдержался. Достал револьвер из кобуры и сунул под рубашку, чтобы чувствовать его рядом с телом. Это придало ему храбрости. Он медленно приближался к ранчо Агуа-Сарка, следя за тем, как суетятся, греясь у больших костров, солдаты.
Он подошел к ограде скотного двора. Теперь он мог лучше видеть их, узнавал их лица: это были они, дядя Танис и дядя Либрадо. Солдаты бродили вокруг огня, а они, подвешенные на акации посреди скотного двора, мерно покачивались из стороны в сторону. Они, кажется, уже не замечали дыма, который поднимался от костров, туманил их остекленелый взгляд, черным пеплом покрывал им лица.
93
Боевой клич повстанцев кристерос.
Он больше не хотел смотреть на них. Он прополз вдоль ограды и съежился на углу. Отдыхая телом, он чувствовал, как внутри, где-то глубоко в желудке копошится червь.
Он услышал, как над головой кто-то сказал:
– Этих уже пора снимать, чего вы ждете?
– Ждем еще одного. Говорят, их было трое, так что надо найти третьего. Говорят, не хватает мальчишки. Мальчишка мальчишкой, но это он устроил засаду лейтенанту Парре и перебил всех его людей. Он должен объявиться где-то поблизости, как объявились эти двое – а они постарше его и поклыкастей. Майор сказал, что если этот не придет сегодня-завтра, прикончим первого встречного, и приказ будет выполнен.
– А почему нам не пойти поискать его? Заодно и развеемся немного.
– Нет нужды. Он должен прийти. Все они идут к горам Команхи, чтобы воссоединиться с кристерос [94] полковника Четырнадцать [95] . Эти – из последних. Славно было бы пропустить их, чтобы они задали жару нашим приятелям с Верховий.
– Да, было бы славно. А то, глядишь, и нас туда отправят.
Фелисиано Руэлас подождал еще немного, пока не улеглось волнение, щекотавшее желудок. Потом набрал воздуха в легкие, будто собирался нырнуть в воду, и, пригнувшись, почти ползком, на четвереньках двинулся прочь.
94
Жизнь и творчество Хуана Рульфо тесно связаны с таким событием мексиканской истории, как «Война кристерос» (1926–1929) – вооруженным конфликтом между федеральным правительством и повстанцами кристерос, целью борьбы которых была отмена ограничений власти католической церкви, введенных конституцией 1917 года.
95
Викториано Рамирес или Полковник Четырнадцать (исп. el Catorce) – участник восстания кристерос. Свое прозвище заслужил тем, что после бегства из тюрьмы перебил состоявший из четырнадцати человек отряд жандармов, отправленный на его поиски.
Добравшись до ручья, он выпрямился и пустился бежать, пробиваясь через жнивье. Он не оглядывался назад и не останавливался, пока не убедился, что ручей затерялся среди долины.
Тогда он остановился. Он глубоко вздохнул, дрожа всем телом.
На Север
– Я уезжаю, отец. Далеко. За этим и пришел – предупредить вас.
– И куда ты собрался, нельзя ли узнать?
– На Север.
– И на кой тебе туда? Неужто здесь нечем заняться? Ты что же, больше не разводишь свиней?
– Разводил. Теперь нет. Нет смысла. На прошлой неделе нам нечего было есть, на позапрошлой мы питались одной зеленью. Мы голодаем, отец. Вы-то себе и представить такого не можете, потому что живете хорошо.
– Чего ты там бормочешь?
– Что мы голодаем. Что вам этого не понять. Напродаете ракет, петард, пороху, и живете себе спокойно. Люди любят праздники, а к вам деньги текут ручьем. Но у нас все иначе, отец. Свиней больше никто не разводит. А если кто разводит, так себе же на пропитание. А если продают, то задорого. А у людей нет денег, чтобы покупать. Так что с этим предприятием покончено, отец.