Пегас, лев и кентавр
Шрифт:
В пакете она обнаружила коробку из плотного картона, кокетливо убранную ленточками. Под ленточки была вложена записка. Она начиналась словами: «Дорогая юная леди!» – а дальше содержала такое количество цветочных комплиментов, что Полине показалось, будто ее заперли на ночь в парфюмерном магазине. Дочитать письмо до конца у Полины не хватило терпения. Она нашла, что буковок слишком много.
«Что это на него нашло?» – подумала она с недоумением. Знатный куровед был столь же мало похож на ловеласа, как пень на цветущую вишню.
Вскрыв кокетливо запакованную коробку маникюрными
Пытаясь понять, что бы это значило, Полина коснулась его пальцами, и внутри камня вспыхнул цветок. Маленький, но очень яркий.
Полина вскрикнула. В первую секунду у нее сильно закружилась голова, но головокружение скоро прошло. Она ощупывала внимательными пальцами грани камня, и цветок отзывался на всякое ее прикосновение. Забыв обо всем, она гладила камень пальцами, касалась его запястьями, ногтями, играла с цветком, как с котенком. Цветок сиял, переливался, погасал, снова вспыхивал.
Полина смотрела на него, и ей казалось, что ее теперешняя жизнь какая-то фальшивая, временная и что если она совершит усилие, то… Но тут снова начинала взрываться голова. Память Полины упиралась в косо улыбающееся, вежливое лицо фельдшера Уточкина, и она начинала ощущать запах дешевого вина.
– Что ты здесь делаешь в темноте? – внезапно услышала она голос Долбушина.
Полина вскинула голову и с недоумением уставилась на его длинное лицо, просунувшееся в желтую от света щель приоткрытой двери. Полина растерялась. Она была уверена, что Долбушина нет дома и возвратится он только вечером.
За окном стояли сумерки, видимо, это значило, что вечер уже наступил. Куда исчезла вторая половина дня и как она ее провела, Полина так и не поняла. Помнила только, что она не спала ни минуты, а все время гладила теплый камень.
– Кыш отсюда! – устало сказал Долбушин, так и не дождавшись ответа.
К комнате своей дочери Долбушин относился ревниво, и, хотя пускал туда Полину, она постоянно ощущала себя человеком, который ходит по музею имени Ани Долбушиной. И это при том, что во всей прочей квартире Полина могла хоть костры разводить, сваливая в кучу антикварную мебель и поливая ее керосином. Долбушин поморщился бы, но молча.
Собираясь выставить ее, Долбушин шагнул в комнату, однако зонт, с которым он был неразлучен, почему-то остался в коридоре. Считая, что он застрял в дверях, глава второго форта обернулся и нетерпеливо потянул. Ничего не изменилось. Сколько Долбушин ни дергал его, внести зонт в комнату не было никакой возможности.
В какой-то момент, когда Долбушин потянул зонт особенно сильно и сердито, Полине почудилось, будто ручка на мгновение обвила запястье, как живая. Долбушин глухо выругался и ослабил хватку. Подушечка большого пальца у него была разодрана. Глава второго форта отшвырнул зонт и, как пес, стал зализывать рану.
Полина вскочила с дивана. Камень, о котором она совсем забыла, соскользнул с колен и глухо ударился об пол. Долбушин дико уставился на него и опустил руку. Губы и подбородок у него были в крови, как у пообедавшего вурдалака.
– Где… ты…
– Подарок! – сказала Полина.
– Чей?
– Белдо.
– Быть не может.
– Спросите у Андрея!
– Что, сам Белдо привез? Не верю! – недоверчиво крикнул Долбушин.
Отвернув голову в сторону, будто камень мог опалить ему ресницы, он шагнул к нему, однако, так и не коснувшись, отдернул руку. Было похоже, что перед ним лежит расплавленный металл.
– Андрей! – крикнул он в недра квартиры. – Ко мне! Убери это!
Полина вспомнила, что коробку доставил шофер Белдо, а ей самой передал в руки Андрей. Значит, шофер Белдо мог касаться камня, и телохранитель Долбушина тоже.
– Ты где был? Ты не видел, что в дом принесли? – заорал на него Долбушин, когда Андрей вбежал в комнату.
Андрей уставился на камень. На лице у него еще жило отраженное счастье. Видимо, телохранитель, когда его дернули, продолжал тайком возиться со своими «лилипутами». Теперь счастье быстро размывалось, замещаясь озабоченностью.
– Там была упаковка… Я считал… – начал Андрей.
Заметив, что Долбушин без зонта, а на губах у него кровь, он удивился и замолчал. Долбушин облизал губы.
– Я с тобой после разберусь! Унеси! И нечего на меня глазеть! – опомнившись, приказал он.
Андрей наклонился, взял камень и понес. Нес обычно, без всякого выражения на лице, явно не испытывая ни радости, ни боли. Исходящего от камня тепла он не ощущал, сиявшего внутри цветка не замечал.
– Подожди! – крикнул Долбушин, сообразивший, что, выходя из комнаты, Андрей должен будет переступить порог. Метнувшись к зонту, он схватил его и вместе с ним отбежал в сторону.
– Теперь иди!
Андрей прошел почти всю квартиру, когда под ноги Долбушину попалось так и не прочитанное до конца письмо Белдо. Он поднял его, скользнул по нему глазами, и в самом начале абзаца зрачок ему царапнуло короткое трехбуквенное слово.
«Гай настаивает, чтобы этот камень пока оставался у тебя. Это его милая причуда, а причуды серьезнее приказов, потому что приказы забываются, а причуды нет. Если Альберта смутит эта вещица, я дам ему все необходимые объяснения.
Душевно лобызающий твои кудри, твою душу и твой мозг,
– Стой! – крикнул Долбушин.
В глубине квартиры перестал вздрагивать пол.
– Позвони Белдо! Живо-о!
Главу первого форта долго ждать не пришлось. Белдо прибыл давать необходимые объяснения так скоро, что у Долбушина возникло стойкое ощущение, что он все время торчал где-то неподалеку в своем автобусе. Рядом с куроводом, хлопая рукавами, летели обе его «вороны». Однако еще на пороге квартиры, учуяв закладку, колдуны заметались и, беспокойно улыбаясь, попятились к лифту.
Белдо, более выносливый, чем его подруги, тоже не стал выставлять себя героем. От закладки он держался на почтительном удалении и в кабинет Долбушина прошел дальними комнатами.