Пекинский узел
Шрифт:
– Мила, – согласился Игнатьев.
Муравьев взял чашку с чаем и посоветовал:
– Отведайте.
Николай сделал несколько глотков и восхищенно признался:
– Вкуснее не пробовал.
Так хорошо заваривали чай, пожалуй, только в Лондоне, в российском посольстве. То, что подавали в городских кафе и ресторанах, претенциозно именуя чаем, иначе, как бурдой и ополосками, назвать было нельзя.
После чаепития вернулись к разговору о вооружении Китая.
– Подписав Тяньцзиньский договор, – сказал Николай, – Путятин решил ступить на новый, весьма рискованный и скользкий путь сотрудничества
– Широк Евфимий Васильевич, – неодобрительно отозвался Муравьев. – А кораблей военных не пообещал?
– Думаю, попридержал. Ему их жалко.
– Всё же адмирал.
– Душой болеет за российский флот.
– Уже похвально. – Хозяин дома вынул из книжного шкафа объемистый справочник артиллерийских и пехотных войск, открыл главу: вооружение. Какое-то время изучал, пролистывал страницы, нервно теребил усы и, наконец, передал книгу Игнатьеву. – Неужели Петербург пошёл на это? – Он недоуменно развел руками, и ещё вчера родной и близкий город со всеми его правительственными учреждениями показался Николаю далёким, скучным и внезапно почужевшим. Он даже не нашелся что ответить.
– Князь Горчаков против инициации Путятина, но для выигрыша времени решено произвести ратификацию Айгунского трактата, произвести обмен ратификаций Тяньцзиньского трактата, а руководство офицерами-инструкторами поручили мне.
Игнатьев захлопнул справочник вооружений и сказал, что идею усовершенствования китайской армии он разделяет только при одном условии.
– При каком? – живо поинтересовался Муравьев.
– Сначала происходит утверждение договоров и обмен ратификационными грамотами, затем идет обустройство пограничных укреплений по левому берегу Амура, отправка поселенцев и служивых казаков в далекий Уссурийский край, закрепление по мере сил на новых землях, а уж затем добрососедская акция по вооружению Китая.
Хозяин дома аккуратно втиснул толстый справочник на полку книжного шкафа, прикрыл массивную красного дерева дверцу. В её стеклянных проймах дрогнула и раздвоилась люстра. Посмотрев на часы, Муравьёв погрозил кому-то пальцем:
– Эко, засиделись! Ать, и спать.
Полусонный дворецкий проводил Игнатьева до выделенных ему покоев.
Губернаторский дом погрузился во тьму.
– Матери твоей чёрт! – послышался утром сдавленный окрик Дмитрия Скачкова. – П-шла, тырса! Ах ты…
Грохот и возня в передней, чертыхания камердинера, отнюдь не склонного к ругательствам, тем паче на заре нового дня в гостеприимном губернаторском доме, озадачили Николая и заставили выйти на шум.
– С кем это ты? Разбудил, – не скрывая недовольства, строгим голосом спросил он верного оруженосца и прикрыл форточку. – Ещё и сырости развёл – откуда эти пятна на паркете?
– Виноват, – далеко не извиняющимся тоном ответил Дмитрий. – Стервенция прибилась: шасть и прямиком туда, под рукомойник. –
– Крыса? – гадливо поморщился Игнатьев и с опаской глянул в угол туалетной комнаты. Загнанный зверь опасен.
– Кошка, – с нотками успокоения в голосе пояснил Скачков и, опережая возможный вопрос, уточнил: – Не хозяйская. Тощая и шипит. Приблуда.
– И?.. – с непонятным самому себе раздражением, словно увидел в происшествии недобрый знак, сдвинул брови Игнатьев.
– Спровадил, – махнул рукой Дмитрий, будто поймал в кулак муху. – Я её – тыц! а она – вон! коленку сгрызла, – задрал штанину камердинер, – кровь текёт, шкелета без хвоста…
Он явно ожидал сочувствия.
– Смажь йодоформом, – приказал Николай и похлопал себя по губам, давя зевоту. – У кошек под ногтями трупный яд, рана может нагноиться.
– Конешно, – дёрнул плечом Дмитрий и, нарочно кривясь, стал наливать воду в рукомойник. – И так, как на собаке… заживёт.
«Есть люди, которые делают, не думая, и есть такие, которые думают, но не делают», – быстро умылся Игнатьев и принял из рук своего камердинера ломкий от крахмала утиральник.
– Спровадил, говоришь, «стервенцию»? – в тон Скачкову спросил он вслух и глянул в зеркало: надо побриться.
– В окошко кинул.
– В окошко, значит, – неодобрительно хмыкнул Николай. – А завтра по всему Иркутску пойдет гулять новость: кидался генерал Игнатьев в граждан Российской империи дохлыми кошками, будучи пьян до полусмерти. А там, глядишь, и до Китая долетит: кидался он из окон губернаторского дома, славнейшего и хлебосольного графа Муравьева, с которым, по всей видимости, и наклюкались в зюзю. А газетчики распишут: граф и его гость швырялись кошками, гуляли…
У Дмитрия отяжелели руки, враз повисли. Большие синие глаза расширились: шуткует барин или как? Не зная, что ответить, насупился.
– Какие граждане? Там караул казачий.
– А караул, по-твоему, не люди? Сам посуди: стоишь ты на часах, а сверху кошка – хвать! – и всеми четырьмя тебе на голову – курьёз! Что ты подумаешь, что ты об этом скажешь? – Видя, что внушение подействовало, отходчиво добавил: – Или барышня какая подошла: спросить-узнать, откуда казаки конвоя? не из того ли славного полка, где и её любимый службу правит?
– По уставу нипочём, – отрезал Скачков. – Запрещено конвойному ответы отвечать. Это она, значит, по другому делу подошла.
– Это по какому же ещё другому? – доставая бритвенный прибор, покосился Игнатьев.
– Цыганить или на распутство потрафлять, – объяснил камердинер. – А коли так, ещё и мало будет кошки из окна! Ведра помойного не жаль.
Глава III
Оставив в Иркутском казначействе пятьсот тысяч рублей, выделенных правительством для обустройства посольства в Пекине, Игнатьев выехал в Кяхту. По пути он заехал в Верхнеудинск и осмотрел оружие, собранное для китайцев. Арсенал выглядел весьма внушительным обозом и насчитывал триста восемьдесят подвод. Чтобы не разбить на горных дорогах Монголии крепостные пушки, предназначенные в дар Пекину, Николай решил переправить их морем, а самому добраться до Китая «малым штабом».