Пелэм, или приключения джентльмена
Шрифт:
— Да, я несколько удивлен, — сказал я. — Как ни тесны мои связи с лордом Доутоном, я думал, что они не так уж широко известны. Однако же готов признать, что считаю себя вправе ожидать от лорда Доутона если не награды за оказанные ему услуги, то по крайней мере исполнения обещанного. Теперь я начинаю думать, что ожидание это будет обмануто.
— Да, это так, — ответила леди Розвил. — Наклоните голову, у стен есть уши. Вы имеете друга, настоящего, неусыпного друга среди тех, кто сейчас пришел к власти. Как только он узнал, что мистеру В. обещано представительство от местечка, которое, как ему было известно, давно предназначалось вам, он тотчас же отправился к лорду Доутону. Тот совещался с лордом Клэндоналдом, но друг ваш тем не менее сразу заговорил об этом деле. Он очень горячо защищал ваши притязания, более того — объединил их со своими, весьма значительными, и в качестве награды для себя потребовал исполнения того, что было давно уже обещано вам. Доутон был крайне смущен. За него ответил лорд Клэндоналд, что, конечно, ваших дарований отрицать не приходится, что они немалые, что вы — спору нет — оказали их партии большие услуги и что, следовательно, было бы разумно теснее связать вашу судьбу с их делом, но что вместе с тем вы ведете себя несколько гордо, высокомерно, он даже сказал бы (отметьте, что здесь высшая точка) слишком независимо, а это не может не быть до крайности неприятным в таком молодом человеке. Более того: что вам невозможно верить до конца, что вы не желаете связывать себя определенными обязательствами перед какой-либо партией, что вы всегда говорите об условиях, притязаниях, что предложение ввести вас в парламент вы рассматривали как одолжение скорее с вашей стороны, чем со стороны лорда Доутона, одним словом, — что на вас нельзя положиться. Тут и сам лорд Доутон, набравшись храбрости, принялся ему подпевать и произнес длинный панегирик В. Он долго перечислял, чем они обязаны ему и рвению всей его семьи, и добавил, что в таком кризисе, как сейчас, совершенно необходимо опираться на людей действительно верных, а не сомнительных и колеблющихся, он же лично считает, что, попади вы с его помощью в парламент, неизвестно еще, как бы стали там действовать — как друг или как враг. Кроме того, в связи с женитьбой вашего дяди самонадеянность ваша уже окончательно не соответствует тем надеждам на будущее, какие вы вправе питать, и в конце концов те же самые таланты, благодаря которым ваши притязания, как союзника, можно было бы поддержать, станут довольно опасными, если вы окажетесь в таком положении, когда сможете вредить в качестве врага. Достойная парочка наговорила еще много всевозможных вещей такого же рода, так что друг ваш вынужден был уйти под тем совершенно определенным впечатлением, что если вы не станете более покладистым с новым министром или не дадите ему более определенных заверений, то вам от него решительно нечего ждать, по крайней мере в настоящее время. С уверенностью можно сказать, что он вас слишком боится и скорее сам постарается, чтобы вы не попали в Палату, чем хоть в малейшей степени посодействует получению вами депутатского места. На этот счет вы можете не сомневаться.
— Благодарю вас от всего сердца, — горячо сказал я, схватив руку леди Розвил и пожимая ее. — Вы сообщили мне то, что я уже давно подозревал. Теперь я настороже, и они еще увидят, что недругом я могу быть таким же деятельным, как и другом. Но хвастать сейчас не время. Сделайте одолжение, назовите мне моего неизвестного доброжелателя. Я даже и думать не мог, что на свете есть кто-либо, способный хоть пальцем пошевелить ради Генри Пелэма.
— Этот друг, — ответила леди Розвил дрогнувшим голосом, и лицо ее вспыхнуло, — сэр Реджиналд Гленвил.
— Что! — вскричал я. — Повторите еще раз имя, которое произнесли, или… — Я осекся, придя в себя. — Со стороны сэра Реджиналда Гленвила, — продолжал я высокомерным тоном, — слишком большая любезность заниматься моими делами. Со мной, видимо, произошла очень странная перемена, если, для того чтобы их поправить, мне теперь нужно назойливое вмешательство посторонних.
— Нет, мистер Пелэм, — поспешно сказала графиня, — вы несправедливы к Гленвилу… к себе самому. Что до него, то не проходит и дня, чтобы он не упоминал о вас с самыми восторженными похвалами и самым дружеским чувством. Недавно он сказал, что вы переменились к нему, но что он этим не удивлен, однако о причине этой перемены он не говорит ничего. Может быть, это назойливо с моей стороны, но разрешите мне спросить, в чем дело? Может быть (о, как я была бы счастлива!), мне удалось бы вас помирить. Если бы вы знали, если бы вы хоть отчасти представляли себе, какая благородная и возвышенная натура Реджиналд Гленвил, вы не допустили бы, чтобы вас разделяли какие-то мелочи.
— Это не мелочи, — сказал я, вставая с места, — и я не имею права говорить о том, что нас разделяет. Пока же да благословит вас бог, милая леди Розвил, и да избавит он ваше доброе, благородное сердце от страданий гораздо более мучительных, чем неудовлетворенное честолюбие или обманутое доверие.
Леди Розвил опустила глаза, грудь ее тяжело вздымалась: она уразумела смысл моих слов. Я распрощался с нею и уехал домой.
ГЛАВА LXXII
На следующее утро я получил от Гьюлостона записку с приглашением к восьми часам на обед — познакомиться с жарким из дикой козы. В ответ я написал, что принимаю приглашение, а затем предался размышлениям о том, какой линии поведения держаться в отношении лорда Доутона. Приятнее всего было бы, подсказывал гнев, отправиться к нему, смело потребовать места в парламенте, которое тебе давно уже обещано, и, в случае отказа, обличить его, наговорить ему колкостей и порвать с ним. Правильно, возразил более уравновешенный и менее склонный к драматическим эффектам советчик, именуемый Жизненным Опытом, но это было бы и не полезно для тебя и не слишком достойно — ссориться вообще противно здравому смыслу. Отправляйся, если угодно, к лорду Доутону, напомни с любезной улыбкой о том, что было тебе обещано, и выслушай его извинения с улыбкой сверхлюбезной. А затем уж делай как знаешь — порывай с ним или нет: и то и другое можно сделать прилично и спокойно. Никогда не устраивай никаких скандалов — гневные упреки всегда доводят до скандала. «Вот это верно», — ответил я второму советчику и, приняв твердое решение, без четверти три был уже в доме лорда Доутона…
849
А теперь гоните заботы вином: завтра мы снова пустимся в бескрайное море (лат.). (Гораций.)
— Ах, Пелэм, — произнес маленький министр, — рад видеть, что вы поправились на деревенском воздухе. Полагаю, теперь вы останетесь в Лондоне до конца сезона?
— Разумеется, милорд, во всяком случае — до перерыва парламентской сессии. Да и как может быть иначе, имея в виду любезное обещание вашей милости? Мистер ***, представитель от вашего местечка, насколько мне известно, принял Чилтерн Хандредс? Я бесконечно обязан вам за то, что вы так поторопились напомнить данное мне обещание.
— Гм, дорогой мой Пелэм! Гм! — пробормотал лорд Доутон.
Я слегка наклонился вперед, словно приготовившись почтительно слушать, на самом же деле для того, чтобы получить полное удовольствие, хорошо видя его смущение. Он поднял глаза, уловил мой взгляд и, прочтя в нем то, что я никак не мог скрыть, растерялся еще больше. Под конец он все же собрался с духом.
— Да, дорогой сэр, — сказал он, — я, правда, обещал вам представительство от этого местечка. Но личной дружбой иногда приходится жертвовать ради общественного блага. Вся наша партия настаивала на том, чтобы на место выбывающего представителя избран был мистер В.; что я мог поделать? Я упомянул о ваших притязаниях, но все наши, как один человек, оказались на стороне вашего соперника: он ведь и старше вас, и вся семья его пользуется большим влиянием в Нижней палате. Словом, вы отдаете себе отчет, дорогой Пелэм… то есть вы понимаете… вы чувствуете, в каком я находился двойственном положении… вышло бы так, будто я хлопочу за вас, как за своего личного друга, и я был вынужден сдаться.
Лорд Доутон, наконец, разрешился; мне оставалось только поздравить его с новорожденным.
— Дорогой лорд, — начал я, — вы не могли меня больше обрадовать. Мистер В. — человек весьма уважаемый, и я ни за что на свете не хотел бы, чтобы такой пустяк, как ваше честное слово, я хотел сказать — данное мне обещание, — вы поставили выше требований, я хотел сказать — интересов своей партии. Но забудем об этом. Ваша милость изволили быть вчера вечером у герцога ***?
Доутон ухватился за возможность переменить разговор, и мы беседовали и смеялись по поводу разных посторонних дел, пока я не решил, что пора удалиться, и не распростился с самым сердечным видом, внешне проявляя всяческое уважение к хозяину. И лишь за порогом дома дал я «черной желчи» разлиться у себя в груди. Я направился к Грин-парку и шел по главной аллее, держа руки за спиной и опустив глаза, как вдруг услышал, что меня окликают по имени. Обернувшись, я увидел лорда Винсента верхом; он остановил лошадь и заговорил со мною. Будучи до крайности раздражен лордом Доутоном, я ответил Винсенту гораздо дружелюбнее, чем говорил с ним в последний раз. Он тоже был настроен общительно и, по-видимому, так доволен нашей rencontre [850] и моим обращением, что спешился и пошел рядом со мною.
850
Встречей (франц.).
— Сейчас этот парк имеет не тот вид, — сказал Винсент, — что во времена «Веселого короля». Тем не менее он мне больше по вкусу, чем его более веселый и менее классический брат Гайд-парк. Бродя по местам, овеянным историей, невольно погружаешься в приятную меланхолию. Ибо все мы живем больше в прошлом, чем в настоящем.
— Но как схожи люди, — сказал я, — во все времена. Скольких на том же месте, где мы сейчас стоим, волновали те же чувства, которые волнуют нас с вами, сколько людей сделали, быть может, то же замечание, что и вы! Именно это всеобщее тождество и создает самую прочную связь между нами и людьми прошлого, — приятно убеждаться в том, как похожи мы на Агамемнонов [851] былых веков, и всячески лелеять это убеждение, не допуская и мысли, насколько мы в то же время подобны гнусным Терситам. [852]
851
Агамемнон — мифический царь Аргоса, брат Менелая, возглавивший поход греков против Трои.
852
Терсит — демагог с безобразной наружностью в «Илиаде» Гомера.
— Правильно, — ответил Винсент. — Если бы мудрые и великие люди сознавали, как мало разницы между ними и глупыми или жалкими, они бы не старались стать мудрыми и великими. Как гласит китайская поговорка: «Они сжигают картину, чтобы обладать ее пеплом». Тут пожалеешь, что стремление к совершенству нам в жизни столь необходимо. Честолюбие часто бывало прекрасным свойством, но никогда не приносило счастья. Киприан, [853] великолепно говоря о зависти, называет ее «молью, проедающей душу», но даже эта страсть, быть может, менее разрушительна, чем «tabes pectoris» [854] — честолюбие. Вы удивляетесь моей горячности — признаюсь, я прихожу в бешенство при мысли, как много мы теряем, постоянно оказываясь верхоглядами, и, ослепленные своими стремлениями, сами того не сознавая, попираем те возможности завязать дружбу, которые столь часты на нашем жизненном пути. Вот, например, между мною и вами последнее время было полное отчуждение. Почему? Мы поссорились? Испортились наши личные отношения? Обнаружил ли кто из нас в другом низость, предательство, непорядочность? Нет! Все лишь потому, что я обедаю с лордом Линкольном, а вы с лордом Доутоном — voila tout. [855] Верно говорят иезуиты, что тот, кто живет для общества, должен отказаться ото всех личных связей; становясь гражданами, мы перестаем быть людьми. Наша личная жизнь — как папа Лев Десятый: [856] пожертвуешь ею, и тогда конец миру, благополучию, радости, дружеским связям: наступает железный век barbara vis et dira malorum omnium incommoda. [857]
853
Киприан (ум. в 258 г.) — епископ Карфагенский, один из раннехристианских писателей, пользовавшийся огромным авторитетом благодаря своему исключительному красноречию.
854
Язва души (лат.).
855
Вот и все (франц.).
856
Папа Лев Десятый (1475–1521) — Джованни Медичи, второй сын Лоренцо Великолепного, ученик гуманистов и покровитель поэтов и художников, любитель охоты, пышных празднеств и чувственных наслаждений. Конец его жизни совпал с началом движения Реформации и ответными попытками укрепления католичества. Поэтому его смерть ассоциировалась с концом религиозного единства в Западной Европе и с концом эпохи свободомыслия в Риме.
857
Варварское, жестокое насилие, грозящее всякими бедами (лат.). См. у Иовия. Иовий — латинизированное имя историка XVI века Паоло Джовио (1483–1552), автора «Истории своего времени» и других исторических сочинений