Пелэм, или приключения джентльмена
Шрифт:
— Очень доволен, — ответил я, несколько озадаченный ее вопросом.
— Может быть, вам желательны какие-нибудь изменения? — продолжала дама.
— Нет, mille remerciments! [286] — ответил я. — Очень любезно с вашей стороны, что вы так заботитесь о моих удобствах.
— Эти портьеры можно бы драпировать поизящнее, софу заменить более элегантной, — продолжала новоявленная надзирательница.
— Уверяю вас, — ответил я, — мне весьма лестно, слишком даже лестно ваше внимание. Может быть, вы вообще хотели бы занять мои комнаты; если это так — скажите по крайней мере прямо, не стесняясь.
286
Благодарю вас тысячу раз (франц.).
— О нет, — ответила дама, — я ничего не имею против того, чтобы вы оставались здесь.
— Вы слишком добры, — сказал я, отвешивая глубокий поклон.
Наступило молчание. Я воспользовался им и задал вопрос, вертевшийся у меня на языке:
— Я полагал, сударыня, что имею честь говорить с… с…
— Хозяйкой этой гостиницы, — спокойно докончила за меня дама. — Я зашла только узнать, как вы себя чувствуете; надеюсь, вам здесь удобно жить?
«Довольно поздно спохватилась — ведь я уже полтора месяца живу здесь», — подумал я, мысленно припоминая все то, что мне с разных сторон говорили о склонности моей нежданной гостьи к любовным похождениям. Однако, поняв всю безвыходность моего положения, я с кротостью, достойной великомученика, покорился судьбе, которую предвидел. Я встал, придвинул ее кресло поближе к моему, взял ее за руку (очень жесткую, очень худую руку) — и нежнейшим пожатием выразил ей свою благодарность.
— Я много имела дела с англичанами, — сказала дама, переходя на мой родной язык.
— Ах! — воскликнул я, снова пожимая ей руку.
— Вы очень хорошенький мальчик! — продолжала она.
— Совершенно верно, — ответил я.
В эту минуту вошел Бедо; он шепнул мне, что в прихожей дожидается мадам д'Анвиль.
— Великий боже, — воскликнул я, зная ее ревнивую натуру, — что делать! Сударыня, вы премного меня обяжете… — С этими словами я открыл дверь в примыкавший к гостиной узенький коридор и втолкнул туда злосчастную хозяйку, — отсюда вы сможете незаметно ускользнуть — всех благ… — Едва я запер дверь и положил ключ в карман, как в гостиную вошла мадам д'Анвиль.
— Уж не отдали ли вы вашим слугам приказ всегда заставлять меня дожидаться в передней? — надменно спросила она.
— Далеко не всегда, — ответил я, пытаясь ее смягчить, но все мои старания были тщетны; она ревновала меня к герцогине Перпиньянской и была рада любому случаю выказать свое недовольство. А я принадлежу к числу тех мужчин, которые способны снести дурное расположение духа женщины, но неспособны его простить; иначе говоря — в тот момент, когда она изливает свою досаду, это не производит на меня впечатления; но у меня остается ноющее воспоминание о чем-то весьма неприятном, и я даю себе слово никогда больше не испытать этого ощущения. Мадам д'Анвиль заехала ко мне по дороге в Люксембургский сад, и единственным средством успокоить ее было предложить сопровождать ее на прогулке. Итак, мы сошли вниз и поехали в сад. Перед уходом я дал Бедо множество мелких поручений и сказал, что, выполнив их, он может не являться домой до самого вечера. Не прошло и часу, как дурное расположение духа мадам д'Анвиль дало мне повод самому прикинуться раздраженным. Она успела смертельно мне надоесть, я жаждал освобождения — поэтому я ударился в пафос, сетовал на ее дурной характер, на ее неспособность беззаветно любить, говорил захлебываясь, не давал ей ответить, — и, оставив ее в Люксембургском саду, поспешил к Галиньяни [287] , чувствуя себя как человек, только что скинувший смирительную рубашку.
287
Галиньяни, Джон Антони (1796–1873) и его брат Уильям (1798–1882) — владельцы издательства и крупной библиотеки-читальни в Париже, куда приходили газеты и журналы всех европейских стран и которая превратилась в своеобразный клуб английской колонии в Париже. Братья Галиньяни издавали также ежедневную английскую газету «Галиньяни Мессенджер», пользовавшуюся большой популярностью среди англичан, проживавших на континенте Европы.
А теперь, любезный читатель, оставь меня на несколько минут в читальном зале Галиньяни и вернись к хозяйке, которую я так бесцеремонно выставил из своей гостиной.
Узенький коридор, куда я ее втолкнул, с одной стороны сообщался с этой гостиной, с другой дверь вела на лестницу. Но Бедо имел обыкновение запирать эту дверь и держать ключ при себе. Что касается выхода в гостиную, то, как уже было сказано, я сам его замкнул; таким образом, злополучная хозяйка, попав в этот коридорчик, оказалась запертой словно в темнице — десять футов на пять — и вдобавок окруженной, словно Ева в раю, целым мирозданием: но то были не птицы, не звери, не рыбы — а метлы, щетки, ношеное белье и корзина с дровами. Как выйти из этого затруднения? Вопрос казался неразрешимым. Разумеется, она могла кричать, звать на помощь, но мысль о том, какие насмешки, какой позор обрушатся на нее, когда ее застанут в таком двусмысленном положении, была непереносима для нашей хозяйки, великой скромницы; к тому же, в результате такого exposé, [288] эта милая женщина могла потерять нечто гораздо более ценное, нежели репутация, а именно: своих жильцов. Самые лучшие помещения занимали две знатные англичанки, а хозяйка гостиницы столько слыхала о высокой нравственности нашей нации, что боялась, как бы эти завзятые святоши не выехали немедленно, если ее вопли и рассказ о ее невероятном приключении дойдут до их ушей.
288
Изобличения (франц.).
По всем этим причинам она сидела совсем тихо и смирно, созерцая метлы и щетки, которые все труднее становилось различить в быстро сгущавшихся сумерках, и утешая себя уверенностью, что ее в конце концов освободят.
Но вернемся к моей собственной драгоценной особе (ведь я лишь очень редко и неохотно, даже когда даю волю своему воображению, отвлекаюсь от нее). Тем временем я увидел в читальном зале Галиньяни лорда Винсента, внимательно просматривавшего «Избранные места из лучших английских писателей».
— А, любезный друг, — сказал он мне, — рад вас видеть; только что я удивительно удачно привел цитату: юные Беннингтоны топили какого-то несчастного щенка; самый младший мальчишка (мамаша щенков принадлежала ему) с серьезным, грустным видом следил глазами за щенком, покуда тот не перестал барахтаться, — и разревелся. «Что ж ты плачешь?» — спросил я. «Да уж очень это было жестоко — утопить бедняжку!», — ответил, всхлипывая, юный Филокин. [289] «Тьфу!» — воскликнул я. — Quid juvat errores mersa jam puppe fateri? [290] [291] Разве я не попал в самую точку? Помните, Пелэм, так ведь сказано у Клавдиана? [292] Подумать только, что такой бисер я метал перед этими невежественными в латыни малолетними обормотами! Кстати — виделись ли вы за это время с мистером Торнтоном?
289
Филокин (греч.) — любящий собак, друг собак.
290
Что пользы признаваться в ошибках после гибели корабля? (лат.).
291
Quid juvat errores mersa jam puppe Saleri? (Что пользы признаваться в ошибках после гибели корабля?). — Игра слов: puppis (лат.) — корма судна, судно; puppy (англ.) — щенок.
292
Клавдиан, Клавдий (ум. в 404 г.) — римский писатель периода распада империи. По происхождению александрийский грек, писал стихи по-гречески и no-латыни. Наиболее значительны его панегирики и сатиры, а также мифологический эпос «Похищение Прозерпины».
— Нет, — ответил я, — не виделся, но я твердо решил в скором времени доставить себе это удовольствие.
— Поступайте как знаете, — молвил Винсент, — но вы окажетесь в положении ребенка, забавляющегося острыми предметами.
— Я не ребенок, — возразил я, — стало быть, ваше сравнение неудачно! Чтобы надуть меня, он должен быть хитер, как сам дьявол, или, по меньшей мере, как шотландец.
Винсент покачал головой.
— Пообедайте со мной сегодня в Роше, — предложил он. — Нас будет шестеро — все избранные умы.
— Volontiers; [293] но если вы сейчас свободны, прогуляемся сперва в саду Тюильри.
— С удовольствием, — сказал Винсент, беря меня под руку.
Проходя по улице де ля Пэ, мы увидели сэра Генри Миллингтона верхом на гнедой лошади, такой же неповоротливой, как он сам; глядя на коня и всадника, можно было вообразить, что оба они вырезаны из одного куска картона.
— Хотел бы я, — сказал Винсент, заимствуя это изречение у Лютреля, [294] — «чтобы сей магистр искусств очистил грудь свою от скверны, коей она набита». Я дорого дал бы, чтобы узнать, в каком укромном уголке громоздкой махины, которая вот сейчас рысцой свернула за угол, обитает настоящее тело сэра Генри Миллингтона? Я живо представляю себе, как это жалкое, щупленькое нечто ежится там внутри, словно нечистая совесть. Да, правильно говорит Ювенал: [295]
293
Охотно (франц.).
294
Лютрель, Генри (1765–1851) — английский поэт, автор поэмы «Письма к Юлии» (1820) и др. Прославился не столько стихами, сколько своим блестящим остроумием. Оно способствовало его успехам в высшем обществе и доставило ему дружбу Байрона, Вальтера Скотта и других выдающихся умов того времени.
295
Ювенал, Децим Юний (род. в 50-х или 60-х гг. I в. — ум. после 127 г.) — древнеримский сатирик.
— Все-таки у него величественная голова, — вставил к. Время от времени я соглашаюсь признать кого-либо красивым. Это создает видимость великодушия.
— Верно, — согласился Винсент. — Она словно создана для витрины парикмахерской. Но вот идет миссис К. — и с ней красавица дочь. С этими дамами вы должны познакомиться, если вы хотите видеть человеческую природу в какой-то мере отрешенной от той суетности, которая даже мужчин — и тех в свете делает похожими на модисток. Миссис К. — женщина чрезвычайно одаренная и к тому же весьма здравомыслящая.
296
Только смерть открывает нам, сколь ничтожно существо человеческое (лат.).