Пелерина
Шрифт:
Он кивнул на витрину.
Когда они вышли из магазина, Ульеру предложил:
— Если у тебя нет сейчас других дел, пройдемся. Мы не виделись неделю… А за эту неделю, — он понизил голос, — я узнал о тебе больше, чем за два года…
Пантелимон с испугом обратил на него глаза.
— Уверен, что и ты порядочно узнал обо мне, — продолжал Ульеру, усмехнувшись. — Мы общались не переставая. Через посредника. Нэстасе пересказывал мне все ваши разговоры, а иногда включал магнитофон и просил прокомментировать то или иное место. Не сомневаюсь, что точно так же занимались и с тобой…
— Да,
— Ну и не надо угрызаться, — заметил Ульеру. — Время такое… — Он остановился, перевел дух. — Я не из-за этого тебя разыскал. Просто ты так интерпретируешь некоторые вещи…
— Что я интерпретирую? — вскинулся Пантелимон.
— Все, что касается Зеведея. Очень интересно. Выходит, — перешел он на шепот, — ты его хорошо знаешь. Когда вы познакомились?
— Да не знакомился я с ним. Один-единственный раз он меня остановил и спросил, который сейчас год. Просто он у товарища Нэстасе на пленках, целая коллекция, и товарищ Нэстасе их мне крутил, иногда по два-три раза.
Он вдруг заулыбался и стал, глядя на Ульеру.
— Этот Зеведей, — вдруг начал он взахлеб, — личность презанимательная. Уникальная прямо-таки личность! Может, оттого у меня и расстроился сон. Ночи не проходит, чтобы я не думал о нем, особенно об одном его высказывании: На политику у меня ушло пятнадцать лет…
— …на тюрьму еще пятнадцать, — с улыбкой подхватил Ульеру, — и я хочу понять…
—...хочу понять смысл этих тридцати лет, — опередил его Пантелимон, — потому что обе фазы, вместе взятые, составляют целое.
— По-моему, он сказал оба срока, — поправил его Ульеру. — Но суть одна.
— Потому-то меня и занимает время как проблема, — цитировал дальше Пантелимон. — Проблема времени, — повторил он задумчиво и приостановился, ища взгляд Ульеру. — Только ее никак не пришьешь к газетам-фальшивкам шестьдесят шестого.
— И все же Нэстасе подозревает именно его, — возразил Ульеру. — Пойдем, лучше не останавливаться.
— Нет, передатировка газет, конечно, имеет отдаленную связь с «проблемой времени». Но Зеведей говорил перед тем другие вещи. И если он говорил откровенно, в чем я совершенно уверен: будь он сто раз псих, но душой он не кривит, — те другие вещи для нас важнее. Не знаю, прослушали ли вы целиком ту пленку…
— Целиком или нет, но главное слышал. Ты, вероятно, имеешь в виду место про фон Брауна.
— Да, да! — подтвердил Пантелимон. — Я прослушал это место три раза и знаю его почти наизусть. Во-первых, меня потрясла Зеведеева прямота, когда он заявил, что потерял всякий интерес к политике…
— А перед тем — помнишь? — перебил его Ульеру. — Что он перед тем подпустил? Загадка с передатировкой газет — это псевдозагадка. Достижение технического прогресса, не более того.
— По-моему, это он попозже, после заявления о потере интереса к политике. Но не суть важно. Так… сначала
— Вспомните ответ фон Брауна, — продолжил Ульеру, — вспомните, что он ответил, когда Гитлер попроси его ускорить работу над ракетами, чтобы обеспечить победу…
Пантелимон замер и вцепился в рукав Ульеру.
— Он ответил: «А меня не интересует, как скорее выиграть войну, меня интересует, как скорее долететь до Луны». Так и вышло: немцы войну проиграли, зато благодаря фон Брауну люди полетели на Луну!
— Пошли, пошли!
Ульеру потянул его за собой, зорким взглядом окинув улицу.
— Однако же случай фон Брауна, — немного погодя возобновил тему Пантелимон, — можно понять двояко. Предположим, Зеведей хотел сказать: меня интересует «проблема времени», и фон Браун — блестящий пример дальновидности человека, который не думал о сиюминутном, о времени вообще. Но, — ответим мы, — триумф фон Брауна — чисто технологического порядка и, как таковой, зависит от власти, от политики…
— Значит… — вклинился Ульеру.
— Значит, приводя пример фон Брауна, Зеведей думал совсем о другом… Но о чем?.. То-то я не могу заснуть, — добавил он, помолчав. — Ворочаюсь с боку на бок и все пытаю себя: о чем же он думал?
— А если он ни о чем не думал? — предположил Ульеру.
— Тогда еще лучше. Значит, он выдал себя невольно, сам того не ведая! — И, снова вцепившись в рукав Ульеру, зашептал: — Кто пойдет: я или вы? Это же первое звено в расшифровке кода…
— Пойди ты, ты молодой, тебе надо заработать погоны. Только скажи мне. А я после им все повторю — пусть в конце концов убедятся, что я от них ничего не скрываю.
Они одновременно вывернули шеи назад, огляделись.
— Фон Браун, Луна, прилунение, — зашептал Пантелимон. — Код к шифру может быть основан на фазах Луны. У опечаток и всяких отклонений от оригинального текста появится смысл, если их сверить с лунным календарем.
— Не понял, — выдохнул Ульеру.
— Поймете, не так уж сложно. Открываете газету, находите информацию синоптиков: полнолуние, луна растет, луна идет на убыль, — и беретесь за опечатки. Предположим, сегодня полнолуние. Отсчитываете двенадцать слов — или двенадцать букв — от первой опечатки. Потом от второй, от третьей и так далее. Переписываете слова или буквы, на которые попали, — вот вам и расшифровка.
— Неужели правда? — обмирая, проронил Ульеру.
— Не знаю, я ни одного фальшивого экземпляра в руках не держал. Но это можно проверить.
— Идем сейчас же! — вскричал Ульеру.
Они шли молча, и Ульеру время от времени искоса поглядывал на Пантелимона с восхищением и опаской.
— Поздравляю, — не выдержал он наконец. — И польщен, что ты мне доверяешь… Я порядком расстроился, когда услышал, как ты говоришь о своем неудачном романе с этой девушкой. Я же ничего не знал. Мы почти два года знакомы, а ты мне ни слова…