Пенелопиада

Этвуд Маргарет

Как жена (или вдова?) столь знаменитого человека, я привлекала к себе все больше любопытства: чужеземные суда приходили все чаще и чаще и приносили новые слухи. Кое-кто пытался прощупать почву: если выяснится, что Одиссей, не приведи боги, все-таки умер, не окажусь ли я снова на выданье? Со всеми моими сокровищами. Я пропускала эти намеки мимо ушей, поскольку вести о моем муже по-прежнему приходили — хоть и сомнительные, но все же вести.

Одиссей побывал в Стране Мертвых, где совещался с духами, говорили одни. Нет, он всего-навсего переночевал в какой-то старой мрачной пещере, полной летучих мышей, возражали другие. Он велел матросам запечатать уши воском, рассказывал кто-то, и так сумел проплыть мимо Сирен — полуптиц-полуженщин, что заманивали мореходов к себе на остров и пожирали; сам же Одиссей приказал привязать себя к мачте, чтобы услышать их неотразимое пение, но не поддаться соблазну прыгнуть за борт. Нет, утверждали другие, он всего лишь посетил публичный дом на Сицилии: тамошние куртизанки славятся своими музыкальными талантами и причудливыми нарядами из перьев.

Я не знала, чему верить. Иногда мне казалось, что рассказчик просто сочиняет байки, чтобы меня напугать и увидеть, как мои глаза наполнятся слезами. Кое-кто находит особое удовольствие в том, чтобы мучить беззащитных.

Впрочем,

любые сплетни был и лучше, чем ничего, — так что я жадно выслушивала всех, кто являлся с новостями. Но еще через несколько лет прекратились и сплетни: Одиссей словно бесследно исчез с лица земли.

XIII. Партия хора

Лукавый капитан [2]

Матросская песня, исполняется двенадцатью служанками в матросских костюмчиках

2

Пер. с англ. А. Блейз и И. Блейза.

И вот лукавый Одиссей домой из дальних стран Пустился в путь, добычей горд, удачей сыт и пьян: Самой Афины как-никак любимый мальчуган — За плутовство, за воровство, за все свои уловки. Сперва пришел он к берегам, где лотосы цвели, И нам казалось — не найти прекраснее земли, Но капитан велел опять взойти на корабли, А кто упрямился, того втащили на веревке. Достался кое-кто из нас циклопу на обед, И был в отместку ослеплен ужасный людоед. «Никем» назвался наш герой, но во хмелю побед Не утерпел: «Я — Одиссей! Я в мире самый ловкий!» И ополчился на него свирепый бог морей И вспять погнал его суда десницею своей. Ну что ж ты ветры не сдержал, речистый Одиссей? А говорят — не видел свет искусней морехода! Так будь здоров, наш капитан! Тебе не занемочь Ни в штиль, ни в шторм, ни в тихий день, ни в грозовую ночь, Ни на груди морских наяд, куда б и мы не прочь Прилечь, как ты, наш удалец, отважный и свободный! И только ветер поутих — уж новая беда: Для лестригонов-дикарей что гости — то еда, И многих спутников своих оставил навсегда В гостях на этом берегу наш воин благородный. Нам остров чудный хлевом стал по прихоти Борея, Там превратила нас в свиней волшебница Цирцея. Но хитроумный Одиссей стократ ее мудрее: Он пил, он мял ее постель и ел ее еду. Так будь здоров, наш Одиссей, наш мудрый капитан! Куда бы ни занес тебя безбрежный океан, Не дом родной тебя манит, а бури и туман. Чудак? Пожалуй! Но хитрец — злодеям на беду. На Остров Мертвых он приплыл и к берегу пристал, Наполнив яму кровью, ждал и духов отгонял, Пока Тиресий, вещий муж ответ ему не дал. Как знать, меня он навестит, когда в Аид сойду? Затем побаловать свой слух задумал Одиссей — Едва в могилу не попал из перьев и костей. Да, только чудом избежал он птичкиных когтей, Но голос сладостный Сирен услышал он один. Герой наш Сциллу обошел, Харибду миновал, Преодолел водоворот меж смертоносных скал, Начхал на Посейдона он, как тот ни бушевал, — Наш хитроумный Одиссей, Лаэрта блудный сын. Хоть говорил нам капитан, что Гелиос гневлив, Сожрали мы чужих быков, о страхе позабыв, И наказал нас вздорный бог, в пучине утопив. До острова Калипсо доплыл лишь Одиссей. Семь долгих лет наш капитан богиню ублажал, Покуда не построил плот и в море не сбежал. Проснулся он на берегу, где пыл его восстал При виде Навсикаи и легконогих дев. Потом о странствиях своих рассказывал герой. Кто знает, правду говорил иль привирал порой? Никто не ведает, что нам припасено Судьбой, — Никто, и даже Одиссей, лукавый лицедей! Так будь здоров, наш капитан, куда бы ты ни плыл! Земель ты много исходил, морей избороздил, Но все ж, в отличие от нас, Аид не угодил. Теперь прощайте! Будем ждать хороших новостей.

XIV. Женихи набивают брюхо

В один прекрасный день — если это был день, конечно, — я гуляла по лугам, пощипывая асфодели, и вдруг наткнулась на Антиноя. Он обычно щеголяет в лучшем плаще и хитоне, с золотыми пряжками и прочим, напустив на себя воинственный и надменный вид и отталкивая прочь с дороги встречных духов, но при виде меня тотчас принимает облик трупа, залитого кровью и с торчащей из шеи стрелой.

Антиной первым из женихов пал от руки Одиссея. Спектакль со стрелой он затевает мне в упрек, но мне и дела нет. Этот тип как был при жизни ходячей чумой, так и остался.

— Приветствую, Антиной, — сказала я. — Вынул бы ты эту стрелу, что ли.

— Это стрела моей любви, о божественная Пенелопа, о прекраснейшая и разумнейшая из жен, — ответил он. — Хоть она и пущена из лука славного Одиссея, но жестоким лучником, направившим ее в цель, был сам Купидон. Я ношу ее в память о той великой страсти, что я питал к тебе и унес с собою в могилу.

Трепать языком в таком духе он мог до бесконечности: сказывалась практика, которой при жизни ему хватало.

— Ладно тебе, Антиной, — перебила я. — Мы мертвы. Что толку нести всю эту чушь? Здесь ты этим ничего не добьешься. Все и так знают, какой ты лицемер, — нет нужды лишний раз это доказывать. Так что будь паинькой, убери стрелу. Она тебе не к лицу.

Он бросил на меня печальный взгляд — глаза у него были как у побитого спаниеля.

— При жизни беспощадная, безжалостна и в смерти, — вздохнул он.

Но стрела исчезла и пятна крови тоже, и зеленовато-бледное лицо вновь стало нормального цвета.

— Спасибо, — сказала я. — Так лучше. Теперь мы можем поговорить как друзья, и, как друг, объясни мне наконец: почему вы, женихи, рисковали жизнью, так возмутительно обращаясь со мной и Одиссеем, и не однажды, не дважды, а долгие годы? Ведь вас предупреждали. Прорицатели предсказывали, что вас постигнет беда, и сам Зевс посылал птичьи знамения и вещие раскаты грома.

Антиной вздохнул.

— Боги желали нашей гибели, — ответил он.

— Это обычная отговорка для всех, кто плохо себя ведет, — возразила я. — Скажи мне правду. Моя божественная красота туг ни при чем. К концу этой истории мне стукнуло тридцать пять, заботы и слезы состарили меня до времени, и мы с тобой оба прекрасно помним, что я уже тогда раздалась в талии. Когда Одиссей отплыл в Трою, вы, женихи, еще и на свет не родились или были младенцами, как мой сын Телемах, во всяком случае детьми, так что я в прямом смысле слова вам в матери годилась. Вы расписывали в красках, как при виде меня у вас подгибаются колени и как вы мечтаете, чтобы я делила с вами ложе и рожала вам детей, хотя отлично знали, что я уже вышла из детородного возраста.

— Ну, парочку щенков из тебя еще можно было выжать, — съязвил Антиной, с трудом подавив самодовольную ухмылку.

— Вот, уже ближе к истине, — кивнула я. — Предпочитаю честные ответы. Итак, чего вы добивались на самом деле?

— Того, что хранилось в твоей сокровищнице, чего же еще, — ответил он. — Не говоря уже о царстве. — На сей раз ему хватило наглости рассмеяться в открытую. — Какой юноша откажется жениться на богатой и прославленной вдове? Говорят, вдовы с ума сходят от похоти, особенно если муж покинул их или умер так давно, как было с тобой. До Елены тебе, конечно, далеко, но уж с этим мы бы как-нибудь разобрались. Ночью все кошки серы. А то, что ты была старше нас лет на двадцать, — это даже к лучшему: ты умерла бы первой, а нет, так мы бы подсобили, и какая юная красавица-царевна не почла бы тогда за счастье осчастливить богатого вдовца? Ты ведь не думала, что мы и в самом деле по тебе сохнем? Личиком ты не вышла, что греха таить, но ума тебе всегда было не занимать.

Разумеется, я покривила душой, когда сказала, что предпочитаю честные ответы: никто этого не любит, особенно если правда оказывается столь нелестной.

— Благодарю за откровенность, — холодно промолвила я. — Какое это, должно быть, облегчение: наконец-то высказать то, что так долго приходилось скрывать. Можешь вернуть стрелу на место. Если честно, я чуть не прыгаю от радости всякий раз, как вижу ее в твоей лживой прожорливой глотке.

Женихи появились на сцене не сразу. В первые девять или десять лет после отъезда Одиссея мы знали, где он, — естественно, под Троей, — и были уверены, что он жив. Нет, они осадили дворец не раньше, чем огонек надежды замигал и начал угасать. Сперва прибыло всего пятеро, но очень скоро женихов стало десять, а там и пятьдесят. Дальше — больше: никто не хотел пропустить дармовое угощение и брачную лотерею. Точь-в-точь стервятники, заприметившие дохлую корову: сначала один спустится, потом второй, а там, глядишь, уже и со всей округи слетелись.

Они попросту приходили во дворец и объявляли себя моими гостями — а мне ничего не оставалось, как исполнять роль радушной хозяйки. Пользуясь моей слабостью и тем, что некому было встать на мою защиту, они без зазрения совести опустошали наши загоны и кладовые, собственноручно забивали скот, вместе со своими слугами жарили мясо, помыкали моими служанками и щипали их за ляжки, словно у себя дома. И жрали в три горла, я только диву давалась, как в них столько влезало, — будто у них брюхо аж до пяток. Казалось, каждый только и думает, как перещеголять остальных в обжорстве: они надеялись, что угроза нищеты заставит меня сдаться, и горы мяса, груды лепешек и реки вина исчезали в их бездонной пасти, точно сама земля каждый день разверзалась и поглощала мое добро. Заявляя, что будут продолжать в том же духе, пока я не выберу одного из них в мужья, они перемежали свои попойки и пирушки идиотскими речами во славу моей ослепительной красоты, совершенства и мудрости.