Пенталогия «Хвак»
Шрифт:
Трактирщица не выдержала прельстительного зрелища и гулко сглотнула, сладострастно содрогнувшись всем своим грузным телом — ну точь в точь тургун заживо проглотил зазевавшегося цераптора, а тот все еще трепыхается, скользя от глотки в желудок.
— Ладно, не кланяйся, а то пузо помнешь. А что хозяева? Где они будут жить в это время?
— Тиун-то? Да это мой двоюродный брат! Во дворе, в мыльне поживут с женой, сколько понадобится. А коли вы захотите в мыльню, дак у меня лучшая в деревне!
— Угу, знаю, слышал уже: сама истопишь… Такая же, как спальня?
— Не-ет! Говорю — лучшая, идемте, хоть сейчас покажу!
— Сейчас
— Премного благодарна сиятельному господину Зиэлю, но — сыта по самые ноздри. А кроме того — что же это я??? Мыльня нетопленая, вода не проверена, слуги без догляда — а я тут рассядусь графинею, как будто все дела переделаны! То есть, ни за что не допущу бесчестья дорогому гостю и скромным стенам моей халупки. Да лучше сдохнуть! Вот у нас как! Еще муж покойник, бывало, бьет кого за лень да приговаривает…
Голодна была моя хозяюшка — с таким брюхом все время приходится что-нибудь жевать и чем-нибудь прихлебывать, но — врет, что сыта и даже не собирается стыдиться своего вранья, ибо она соблюдает обычай! Древний, всеобщий, нерушимый! Трактирщик — это что-то вроде жреца при несуществующем боге уюта и обжорства, а потому никогда не посмеет уронить себя в глазах гостей и слуг, тем, что его, как простого смертного увидят с набитым ртом или бражничающего в общем зале своего трактира. Иногда бывает, конечно, очень редко, но такое случается, когда тихим вечером, без посетителей, или, в особых случаях, с некоторыми из них, когда все основные заботы уходящего дня отлетели… Тогда собираются за одним столом трактирщик, его семья, трактирные служки, свой в доску постоялец — и пируют, пьют, едят, песни орут. Но грянет утро и опять трактирщик не ведает голода и жажды, перед вчерашним собутыльником вытягивается в струнку, даже и не помышляя присесть к нему за стол. Иные странники всю жизнь проводят в дороге да на постоялых дворах, так и не увидев ни разу жующего кабатчика… Будто и не едят они вовеки, питаясь лишь воздухом и молитвами. А ведь трактирщики, как правило, люди в теле: широкие, дородные, пышущие здоровьем и силой! Они словно бы дополнительная завлекающая вывеска при своих заведениях! Стаканчик вина иной раз выпьют, в знак уважения к хорошему гостю, сие не возбраняется обычаем, но и в этом они все как на подбор люди умеренные…
— …и это, называется, родственник, родная кровь, через дорогу живем… А все же туда-сюда — срядились…
— Хватит тараторить! Ну, винца отведай, коли не голодна. Охладись немножко, а то спечешься — вон щеки какие!
— Ой, и то правда, набегалась! Благодарствую, господин Зиэль, премного благодарствую — жажду-то холодненьким пригасить… — Трактирщица плеснула себе из кувшина в кружку, немного, едва ли на четверть, скромно, стараясь не хлюпать, выпила вино и утерла толстые губы толстым запястьем.
— Фух, полегчало-то! Так что насчет мыльни? Прикажете немедленно затопить, или сначала горницу осмотрите?
— Сначала я дообедаю. Потом загляну к Горошку. Потом проверю горницу. Потом мыльню. И тогда уже остальное. Значит, так, Пышка: мне и мыльню, и лохань с водой. Есть лохань?
— Деревянная, но очень хорошая. Пребольшущая! Мой-то почти с вас ростом был, да в корне пошире — а весь умещался. В ней и помер. Все сделаем.
— Воду погорячее, но — не кипяток, конечно.
— Сделаем, как для Его Императорского Величества!
— На, вот, ломоть… и еще один… отнеси на кухню, а я пока один посижу, о своем подумаю.
С кабанчиком, конечно же, слуги слегка промахнулись, что такого здоровенного запекать сунули, да только вряд ли Кавотя будет их чехвостить за это, ибо они делали все как положено по трактирной премудрости: ну откуда им было знать, что деньги мною вперед будут отданы? Если как обычно — она посчитала бы по большой расценке и слупила бы с меня на пару медяков больше, с тем расчетом, что так называемые «остатки» — они сами прикончат, во главе с хозяйкой, благословляя собственную ловкость и стряпухины умения, а теперь получается, что все они веселятся сейчас за Кавотин счет. Но сегодня, при нынешнем умопомрачительном барыше, один-два медяка — не разница. Вон — я почти что слышу из-за дверей жадное повизгивание, чавканье и хруст: был один им ломоть послан, да Кавотя еще один подбросила в подмогу (третий-то она себе одной выделила, это понятно, тут ни провидеть, ни прислушиваться не надобно)… Когда я отвалюсь от стола — им перепадет остальное и будет его столько, что под конец и они обожрутся, и цепным горулям вволю будет. Но это уже не мои заботы.
Что же мне делать-то? Не сейчас, не на вечер глядя, а потом, завтра и, быть, может, послезавтра? Просто ли пребывать в стойле, скучая и благоденствуя, подобно Горошку, либо попытаться как-то предупредить население этой деревни и окрестностей? Дабы уносили ноги, вместе с движимым скарбом, моля всех богов об удаче и милосердии? Или не заморачиваться уговорами и разъяснениями, а пугануть их так, чтобы летели отсюда не задавая лишних вопросов? Или оставить их всех на милость падальщиков и трупоедов? Которых, кстати сказать, Морево также вряд ли пощадит?
— Кавотя, а Кавотя? Ты где, толстуха!?
— Здесь, здесь Кавотя, сиятельный господин Зиэль! Свитки-то, будь они неладны: зима-то не за горами, пока налоги-то посчитаешь, а грамотей-то из меня… Умоляю простить, что не вдруг услышала!
Я уже успел подметить про себя, что моя Кавотя Пышка больше обычного сбивается на «токанье», когда волнуется или смущена.
— Угу. Ты чернила-то с губ-то и со щек-то убери — ишь, уработалась.
Разоблаченная трактирщица виновато крякнула и протерла передником лоснящиеся щеки.
— Виновата, сиятельный господин Зиэль. Прошу простить.
— Видно будет. Как скоро, начиная с этого мига, ты сумеешь протопить мыльню и приготовить воду в лохань? Когда я говорю протопить — это значит не тык-мык, пар сквозь дым и дым сквозь пар, а чтобы — как следует, чтобы волосы трещали, но грудь не кашляла! Чтобы как для себя! Понятен вопрос?
— Дак… Может, сиятельный господин Зиэль, вы тогда горницу проведаете да отдохнете там, а я позову? Чтобы все как следует истопить, не на скорую руку — время надобно, тут уж я… и рада бы поскорее, да…
— Просто господин Зиэль. Тогда я прогуляюсь по деревне и вокруг — как еще недавно любил говорить Его Величество: «полезно для здоровья и пищеварения». Ты это… Подумай, прикинь, на тот случай, если после мыльни я захочу поужинать — а я захочу непременно — чем бы меня угостить? Но не кабанчиком: им я насытился, вволю порадовался, благодарю. Оставшееся можешь забрать и распорядиться по собственному усмотрению, а на ужин чтобы придумала… какое-нибудь такое… Понятно? «Уголька» не надо, вино прежнее, имперское.