Пенталогия «Хвак»
Шрифт:
Раскланялись друг с другом по-деревенски и разошлись, всяк по своим нуждам. Хвак вспомнил здоровенную молодухину грудь, что мелькнула перед ним только что… эх… вздохнул тяжко-претяжко.
— Послушай, Хвак… А, Хвак?
— Чего тебе?
— Что за совесть такая? Ты, бывает, ссылаешься на нее, что, мол, покусает, жрать будет?
— Грызть.
— Ну, грызть. Где она у тебя? Я, кажется все тут ощупал тщательнейшим образом, все до последней мыслиночки твоей обследовал — нет ничего. Разве что… она… в этом странном темном уголку прячется, куда мне доступа нет? Пусти меня туда посмотреть,
Хвак призадумался, и, как это с ним часто бывало во время усиленных размышлений, даже остановился.
— Н-не знаю, Джога. Я не понимаю, о чем ты говоришь, о каком уголку. Совесть — да, есть, она в каждом человеке сидит, у каждого своя. А кто ежели совесть потерял, про такого и говорят люди: бессовестный. Наверное, хуже нет того — бессовестным оказаться. Живут некоторые, но это — люди считают — пустая, подлая жизнь. Смотри, что хочешь, Джога, я ничего не скрываю, и про совесть сам тебе первый сказал. Я не понимаю — чего ты там не видишь?
— Того и не вижу, повелитель. Есть в тебе нечто… запретный кусочек твоих… твоих… может, воспоминаний? Мне туда не пробиться. Похоже, запрет наложен кем-то очень уж могущественным… Как-то это связано с синеглазыми ящерицами и стрекозами, которых ты иногда видишь.
Хвак свернул в сторону от дороги, недалеко, до первого широкого пня, сел и задумался. Синеглазые существа предвещали ему опасности, синие глаза казались ему знакомы…
— Не знаю, что и сказать, Джога. Чую, что есть какая-то правда в твоих словах, чую, а выразить не могу. Зато знаю две вещи… три вещи: мы, можно считать, у подножия, как раз к вечеру и подошли, это первое. А второе — дождь скоро будет, вот-вот… да уже начинается… А третье — в той пещерке кто-то притаился, из нечисти. Это я уже научился чуять!
— Ты просто заклинание пробормотал, которому я тебя научил, вот и почуял. Обыкновенный наф там прячется. Уже не прячется, хы-хы-хы, уже побежал.
— А зачем ты вылез пугать, разве я тебе разрешал, Джога? Может, я сам его хотел прогнать?
— Чем прогнать, повелитель, голыми руками? Твоя секира на него не подействует. При том, что я на него не нападал, а только выглянул. О тебе же заботился, повелитель. Ты так и собираешься всю ночь стоять на дожде? Ладно, я больше не буду, но, может, хватит нам мокнуть?
Пещера была невелика, но сыра и весьма вонюча, ибо накопился в ней всякий пахучий сор: червивые останки съеденных животных, гниющие травы, нафье дерьмо, поэтому Хвак, прежде чем расположиться на отдых, вынужден был осветить лучиной пещеру и почистить ее: где-то он свежевыученными заклинаниями управился, а большую часть вручную убрал. Костер расположил не там, где Джога хотел, а поближе к расщелине, ибо туда природная тяга шла и весь дым быстрее и надежнее улетучивался. Но зато греться было не так удобно.
— Ну, а что тебе дым? Давай, я сделаю так, чтобы ты не кашлял и глаза не слезились? Да и вообще: давай я пустой огонь разведу, прямо в воздухе, безо всякого дыма? Повели мне, повелитель? Будет всю ночь ровно гореть, светить, обогревать?
— Нет. Я чую в этом подвох, Джога. Но не твой, ты на это мое чутье не обижайся, Джога, не твой подвох, ты не думай, что я на тебя подумал.
— Как ты говоришь, повелитель: «чего?» Ни нафа не понял из твоих нехитрых сбивчивых слов. Я принес присягу верности, повелитель, и не может быть отныне в моих деяниях подвоха, угрожающего твоему благополучию и здоровью! Я внятно объяснил?
— Так это… да, я и не спорю, я же так и сказал. А только… Я сам хочу все делать, а если ты за меня все делать начнешь, то и жить, вроде, тоже ты будешь, а не я.
— Ну, так и отлично, повелитель, я совершенно не против от этого! Я тебе покажу красивую, разумно и роскошно устроенную жизнь, тупым смертным и не снилось подобное! Будешь пить и жрать на золоте круглый год, днем и ночью, весь свой век, с небольшими перерывами на сон и женщин!
— Потому и нет, что я такого не хочу. Дескать, мол… вроде имеется, а не добыто… нет, даром не хочу. Объясни лучше, как заклинанием мокрое высушить, дров-то я вон сколько натаскал, да коряга не портки, руками не выжмешь…
Джога продиктовал Хваку заклинание и в который уже раз удивился своей демонической сутью, тому, как этот смертный очень быстро все схватывает: раз-другой повторил вслух заклинание — и уже его знает. Эх, вот если бы он еще был бессмертным, и если бы еще силы набрал…
— Постой, Джога, это кто так помечтал — ты, или я?
— Насчет чего, повелитель? Насчет странной быстроты неотесанного ума, или насчет бессмертия, замешанного на беспредельной силе?
— П-р-р… хр-рш…
— Вот, как всегда, на самом любопытном месте разговора! Что ж, спи, повелитель, спокойной ночи. Дровишек ты так и не подбросил, как намеревался, но, авось не замерзнем.
Всю ночь шел ливень и утром не перестал. Каменный настил в пещере оказался выложен природою весьма удобным для путника образом: небольшой наклон к выходу из пещеры не позволял дождевым ручьям и лужам проникать снаружи внутрь, та же, что просачивалась сверху сквозь невидимые щели, сбегала со стен сразу в извилистый каменный желобок, проточенный в прочнейшем камне временем и предыдущими дождями, тысячами тысяч дождей. Ливень, наконец, устал и превратился в обыкновенный моросящий дождь, Хвак потянул ноздрями — грозою не пахнет, однако и конца-края пасмури не чуется. Свет в самодельном очаге давно угас, но угли все еще жили в глубине золы, так что возродить огонь труда не составило. Воды вокруг хоть залейся, припасов хватит на один завтрак — очень хорошо!
— Волгло как-то, Джога. Вроде и от дождя укрыты, а воздух сам почти вода. Как считаешь своим чутьем — далеко ли до ясного дня?
— Не понять, повелитель. Туч нынче слишком много — они аж в три слоя над нами выстроились, не считая каменного свода, поэтому до сих пор темно, как на ночь глядя. Ну, хочешь, я могу попытаться расчистить ненастье, разогнать по сторонам тучи да облака?
— А ты и так умеешь???
— Хм… Не пробовал ни разу, но чего проще-то? Другое дело, что… придется ввязываться… вторгаться во владения… этой… ну, ты понимаешь?