Пентхаус
Шрифт:
Была уже глубокая ночь, когда я зачем-то выполз из дома — возможно, собирался дойти до круглосуточного магазина? Не помню. Во дворе было пустынно, пахло помойкой; на спортплощадке темнели чьи-то фигуры и виднелись огоньки сигарет.
Я встал под фонарем и тоже попытался закурить. Обжег палец зажигалкой и даже слегка протрезвел. Ровно настолько, чтобы оглянуться на свет фар.
Тихоходный УАЗ-«буханка» подвалил с правого борта, ворча двигателем.
— Документы предъявите, — велел мне человек в бронежилете (здесь уже стреляют, — подумал я).
И вытащил загранпаспорт.
— Серьезно отдыхаете? — с усмешкой спросил милиционер. — Придется продолжить в отделе.
Вздохнув, я поглядел на Танькины окна. Свет горел. Никого там не было, никто меня не ждал. Иногда, раньше, когда я выбирался ночью за пивом или сигаретами, Танька не отходила от окна, и я видел ее силуэт издали.
— Моя девушка погибла в Испании, — сказал я. — Разбилась на машине. Завтра будут похороны.
— В Испании? — подозрительно спросил человек в бронежилете. Рация у него на поясе включилась и проскрипела что-то.
— На Коста Брава, — уточнил я.
Водитель высунулся из окна:
— Я в новостях видел, — сказал он. — Столкновение. Троих сразу в морг. Все русские.
— А, ты про это, — протянул первый. — Ну да, ну да. Наш клиент тоже евроньюс смотрит. Он культурно отдыхает. Я прав?
— Танька работала в милиции, — выговорил я хрипло. — В инспекции по работе с несовершеннолетними.
Парень в бронежилете помолчал. Повертел в руках паспорт, вернул.
— Идите домой, — посоветовал он угрюмо. — Здесь у нас и без столкновений уже два трупака за ночь. Хоть и не Коста Брава.
Дверца хлопнула. УАЗ, пованивая старинным мотором, тронулся с места. Рубиновые фонари мигнули в темноте и пропали.
Пиво я все-таки купил. И даже успел расстелить себе постель на нашем старом диване. Я еще немного подумал о том, как хорошо было бы вообще ни о чем не думать, а потом мысли начали переплетаться, как корейская лапша, и я уснул. Мне снились похороны. Но все было не так, как произошло на самом деле, и к тому же хоронили кого-то другого; впрочем, не помню.
Василия Михайлова я узнал сразу. В расшитых золотом одеждах, скорбный, он вышел ко гробу и приступил к чтению. Двое других вторили ему, пятеро или шестеро певчих пели на клиросе. Это была заупокойная служба, трогательная и возвышенная. Свечи трепетали, и неизвестные мне святые сурово глядели на пришедших.
Молодой отец Василий тоже меня заметил, и наши глаза встретились. Певчие как раз смолкли. Не подав и виду, что узнал меня, он прошествовал далее. Он был отрешен от всего мирского, как и подобает священнослужителю, вот разве что тяжелая книга дрогнула в его руках — псалтирь, вспомнил я. Обойдя гроб, отец Василий не спеша перелистнул страницу и запел новый псалом.
Стоя в стороне, я всматривался в Танино лицо, спокойное и просветленное; я никогда не видел Таньку такой, а уж коллеги — и подавно. В этой жизни нам не догрузили ни света, ни покоя.
И вот уже крепкие парни-милиционеры выносят гроб из церкви. Дверцы «газели» захлопываются, и она катится по дорожке в сторону темнеющего леса, туда, где кончаются оградки, кресты и обелиски, где на расчищенной поляне заранее вырыта яма, чистенькая и уютная, а рядом — куча желтого сырого песочка.
Я иду туда пешком.
Даже не оглядываюсь, когда Василий Михайлов нагоняет меня.
— Здравствуйте, Артем, — говорит он. — Наши пути снова пересеклись.
— Здесь все пути пересекаются, — откликаюсь я.
Кругом — кресты, кресты и черные прутья оградок. Вороны на редких березах встречают нас карканьем.
— Вы же знаете, всё происходит не случайно, — замечает отец Василий. — Все в руках Господа. Именно поэтому в жизни так много нежданных встреч и удивительных совпадений.
— Потому что у него руки коротки?
— Не кощунствуйте, — грустно говорит Василий. — Вы подавлены, я знаю. Вам кажется, что все вас покинули и жить более незачем. Но это всего лишь один из путей. Он закрыт, но остаются другие.
Мне остается только усмехнуться.
— Какой вы позитивный священник, — говорю я. — Я еще в тот раз хотел спросить: вы не служили у баптистов?
Василий качает головой отрицательно. Смотрит на меня искоса:
— Что касается удивительных совпадений. Сегодня утром я отпевал знакомого вам Георгия Константиновича. Его похоронили здесь же. Только на VIP-участке.
Я словно врезаюсь в стеклянную дверь. Даже протягиваю вперед руки.
— Вот сволочь, — говорю я, забывшись.
Теперь-то я вспоминаю: там, у ворот, в толпе промелькнули знакомые лица. Один из скорбящих был похож на Вовчика, охранника. Я и раньше-то не любил приглядываться к встречным, а сегодня мне было так хреново, что я даже не поднял глаз. По той же причине, вероятно, я и сам остался неузнанным.
— Таня из-за него погибла, — продолжаю я. — Хорошо, что ваш VIP-участок далеко отсюда.
— Вы так его ненавидите?
— Он ублюдок и убийца. Он и меня убить хотел. Он будет гореть в аду.
Похоже, Василий смущен.
— Мне неприятно это слышать, — говорит он наконец. — Мы многим ему обязаны.
— Ах, так? — Тут я начинаю нервно смеяться. — Позвольте-ка, я сам догадаюсь. Наверно, он ваш приход спонсировал? Свечки ставил? Молился на ночь? Ну и чего же после этого стоит вся ваша религия?
Повернувшись, я продолжаю путь. Молодой отец Василий прибавляет шагу и снова идет вровень. Его ряса развевается по ветру. Со стороны эта сцена похожа на картину Репина.