Пепел богов. Трилогия
Шрифт:
В кубках тут же образовалось легкое вино, которое для прочих намешцев уж явно было нелегким, потом Усити принялся долго и подробно рассказывать, какие еще боли его мучают после той тяжелой раны, и как он успел уйти до того ужаса из Кеты, и как рискнул пойти обратно по той же дороге, по которой их вел Кай. Разве только край леса, где встретили троих приделанных, обошел с юга. И ведь выиграл, что и говорить.
— И всадников тоже видел, — прошептал Усити, наклонившись к самому уху Кая. — Да, помнишь тех черных всадников? Пятерых? Троих видел. Они обратно той же дорогой пошли. Нет, я не могу сказать, что я их видел вживую, но следы точно были их. Я ж по молодости охотой баловался, все намешцы
«Глинка, — подумал про себя Кай. — Данкуй, Хап и Хаппар».
— А там уж как засвербело что-то, — помрачнел Усити. — Я всегда чуял беду. Да и когда в лес тот пошел, тоже беду чуял, но только не пошел бы — еще большая беда случилась бы. Точно тебе говорю. Вот в Намешу вернулся. И неделю не отдыхал. Собрал караван, прикупил кое-чего — и сюда, и ведь на зимовку остался. А кто бы не остался, когда такое творится. Нет ведь уже больше Намеши моей!
— Есть, — твердо сказал Кай. И начал рассказывать торговцу обо всем — и о напасти, свалившейся на Намешу, и о гибели множества людей, но не всех, и о схватке с пустотниками, и о Туззи и Таджези, и о выживших и очистке города, и о лекаре, что спас Каттими, и о войске тати, и о разрушении моста.
Усити слушал Кая, открыв рот. Плакал, когда речь шла о потерях, тряс кулаками, когда Кай рассказывал о разбойниках, радовался и повторял: «Знаю я его, знаю», когда Кай говорил о лекаре. Постепенно и остальные его обозники или протрезвели, или проспались прямо за столом, потому как придвинулись и слушали рассказ охотника, не пропуская ни слова. И только одна из девушек, не обращая внимания на скорчившего гримасу Усити, прошептала Каю:
— А этот-то, колдун-полукровка, который вез нас в Кету, он ведь здесь!
— Такшан?! — побледнев, воскликнул Кай.
— Такшан, — плюнул под ноги Усити. — Я б, конечно, так бы не оставил, но это ж не Намеша. Тут хиланские порядки — старшина строгий. А Такшан тут за уважаемого торговца, да еще и переговаривается с палхами. Тут целая орда остановилась у выхода из долины, вся Хастерза уже собиралась в крепости прятаться, но Такшан вызвался говорить с людоедами, да и крепость не слишком велика. И как-то договорился, стоят те теперь, никого не трогают. За стену городскую особо не лезут, только для переговоров. И даже мугаев-старателей пропускают и в долину, и обратно.
— Пока пропускают, — стиснул зубы Кай. — Где он обитает?
— В большом трактире, что возле главного входа в крепость, — махнул рукой Усити. — Рядом тут. Да что он тебе? Дело уже прошлое. Что делать-то с ним хочешь?
— Убить, — сказал Кай, поднимаясь.
У входа в трактир, над которым болтались на цепях крохотные ворота, повторяющие ворота самой крепости, Кая нагнала новая волна жажды. Нет, она не проходила с того мгновения, как он приблизился к городу, но здесь, в центре, он едва устоял на ногах. Казалось, что где-то рядом сразу двое или трое из двенадцати.
— Паркуи, Хара, Эшар? — пробормотал Кай и опустился на выпирающий из угла трактира фундаментный камень. — Или сразу все?
А как оно будет, когда все двенадцать отправятся на свои престолы? Да и справится ли он с оставшимися тремя? А если справится? Как быстро закончится Пагуба? Через год? Через полгода? И закончится ли? И кто же все-таки эта шестая женщина? Кто? Кто из семерых, если эти комочки пепла и в самом деле в состоянии быть тем, кем они хотят быть? Если они могут выбирать? Агнис, Паттар,
Паттар? Может быть, но он тоже был стар, к тому же постоянно приставлен к Намешским палатам. Хотя что говорить о времени? Какое оно имеет значение для живущих тысячи лет? Паттар — может быть. Агнис — вряд ли, ни крохи женственности не разглядел в нем Кай. Неку — может быть. Скрытен, мрачен, но в разговоре мягок и обходителен. И все-таки что-то не так. Если рассуждать именно так, тогда ту же Сурну можно было бы обвинить, что она не женщина, а мужчина. Паркуи или Хара? Неизвестно. Зачем? Зачем он ломает голову над этим? Зачем ему знать, кто из них на самом деле женщина?
Кай выпрямился, прижался спиной к холодной, покрытой инеем стене, судорожно потер виски. Что он должен понять? Что еще не дает ему покоя?
Ишхамай — дочь Асвы. Зачем Истарк отрезал Асве язык? А может быть, для того, чтобы Кай не узнал, кто мать Ишхамай? А если ее мать то чудище, что явилось во сне Каю? Откуда эти сны? Почему сначала кажется, что они отвечают на какие-то вопросы, а потом, что вопросов становится больше? Или все-таки мать Ишхамай та неизвестная из двенадцати? Или любая из шести? Почему, кстати, не Эшар? Вот у Сакува оказалось двое детей. Но если Истарк отрезал язык Асве, значит, мать Ишхамай та самая, неизвестная. Кому неизвестная? Только Каю и неизвестная. Уж двенадцать-то все знали друг о друге. Скорее всего, знали. И о том, что Сакува ткнул ножом в живот девчонки, дочери Асвы. И о том, что Ишхамай и в самом деле дочь Асвы. И о том, что один из ряженых под мужчину среди них на самом деле женщина. Они знали всё или почти всё. И уж точно… О, Пустота на его голову! О чем он гадает, надо всего лишь вспомнить, как они сидели. Ведь он был там! Ведь он все видел своими глазами!
Кай закрыл глаза и снова будто оказался на крыше Храма Двенадцати Престолов. Как они сидели? Через одного, во имя равновесия, так, как на рисунке. Он снова представил лица. Эшар, Асва, Кессар, Паттар, Кикла, Агнис, Сурна, Неку, Хисса, Паркуи, Хара, Сакува. Все через одного, кроме Паркуи-Хара-Сакува. Хара, мерзкий старик с противными глазами, сидел на женском месте. И Сиват только там, только на престоле, отметил его крестом. Словно в насмешку, подтвердил его желание быть мужчиной?
Кай судорожно сглотнул, наклонился, подобрал горсть снега, нанесенного ветром к камням, бросил его в измученную жаждой глотку. Так кто же служит источником жажды в этом трактире? И есть ли там и в самом деле Такшан?
Охотник отдышался, выдернул из ножен висевший на поясе меч, повертел его в руках. Когда-то с точно таким же клинком он выходил веселить перед балаганом селян. Как же давно это было. Что ж, значит, пришла пора повеселить жителей Хастерзы? Придется сделать это. Только следует сначала изменить цвет глаз.
Через минуту в трактир вошел потрепанный жизнью молодой горожанин, которого занесла за край Текана или страсть к путешествиям, или надежда на внезапное обогащение в мугайских копях, или, что случалось с подобными молодцами чаще всего, непроходимая глупость, в лучшем случае ужас перед непрекращающейся Пагубой. Только разве можно было укрыться от нее?