Пепел богов. Трилогия
Шрифт:
— Нашла.
Каттими открыла дверь, стряхнула с волос капли дождя, стянула с плеч намокшую куртку, поежилась. Подошла к узкой печурке, пошевелила кочергой почти потухшие угли, надергала с полешка завитков коры, бросила их в топку, раздула. Когда пламя затрещало, взбираясь по деревяшкам, поставила на полочку печи жестяной кувшин.
— Нашла.
Повторила это слово тихо, но твердо и внимательно посмотрела на Кая. Он же, продолжая кутаться в одеяло, все еще никак не мог вспомнить нужную фразу. Да и Каттими казалась ему далекой, едва различимой, настолько далекой, что он не мог разобрать ее лица. Так, словно смотрел на нее через широкую реку. Он на одном берегу, она на другом.
— А ну-ка.
Она поднялась на ноги, дотянулась до Кая из своего далека, сдернула с него одеяло, подхватила нож, развела мыльный раствор и мгновенно лишила его подбородок щетины. Затем стала помогать ему одеваться. Сама затянула у него на поясе ремень, повесила на кольца мечи. Подала плащ.
— Ружье? — спросил он негромко, может быть, и не спросил, просто шевельнул губами.
— Надо же, — удивилась Каттими, — ты еще не разучился говорить? Ружье в Ламене не пригодится. Нет, я бы не стала зарекаться, но хлопот не оберешься. Ружье возьмем, когда будем покидать город, в Ламене с ружьями ходить запрещено.
— Я знаю, — кивнул, словно уронил голову, Кай и окинул взглядом комнату.
— Спрятано, — отрезала Каттими и, шагнув к охотнику, прошелестела: — Под половицей. Да еще и заклинанием прихлопнуто.
— Что нашла? — безучастно поинтересовался Кай.
— Не здесь, — потащила она его к выходу. — Позже.
Чуть припадая на одну ногу или на обе, кашляя от ползущего по улицам дыма, Кай, словно в полусне, прошагал за Каттими улочками Ламена не меньше лиги, пока уже почти у пузатых башен ламенской крепости она не затащила его в грязный трактир. Потолок в нем был низким, верно, чтобы дерущиеся ломали лавки не о головы друг друга, а о балки перекрытий, но стены терялись в сумраке и дымке, поднимающейся из сырых печей. У окна было чуть свежее, во всяком случае, дым, что лез в щели с улицы, не был столь удушливым. Каттими усадила Кая спиной к стене, села напротив, щелкнула пальцами, и, словно по волшебству, тут же прибежали служки, принесли деревянную доску, уставленную яствами, на которые Кай посмотрел равнодушно, они казались вырезанными из дерева и раскрашенными, как и сама доска. Но Каттими тут же вскочила на ноги, наполнила кубок желтым напитком из крохотного графинчика, поймала голову охотника под локоть и влила ему напиток в глотку, как вливала уже почти две недели бесчисленные снадобья и отвары. Он безучастно проглотил.
И тут же в нем начался пожар. Странно, но он полыхнул сначала в животе, потом впился в грудь и уже затем ошпарил горло и гортань. Кай зашевелился, полез куда-то вверх, сипя и раздирая горло когтями, думая теперь уже о том, что и боль доносится к нему как-то издали, и не он сам лезет на лавку и по стене, а его вышедшее из подчинения тело, но и Каттими уже была готова. Она снова обхватила охотника на удивление сильными руками, прижала к лавке и начала ему пихать в рот всякие кушанья, заботясь только о том, чтобы он не подавился, да ел чтобы, на самом деле ел. «Ну и пусть, — думал Кай о своем теле. — Пусть оно ест. Пусть вяло шевелит челюстями, тем более что пища была словно и приготовлена для вот такого жевания, все перетерто». Главное, что боль куда-то ушла, точнее, разбежалась по сосудам и сосудикам, поделилась на худое, но, несмотря на полное безволие, сохраняющее в себе остатки силы тело. Разбежалась и уменьшилась. Запеклась, как острая трава на горячей лепешке с сыром. Только и остались — жажда и слабость.
— Ешь, — приговаривала Каттими, перемежая кушанья с напитками. — Ешь, горе мое. Вот ведь угораздило. Нет, парень, за тобой глаз да глаз. Если будет какая пакость на пути, обязательно наступишь. Дальше я первой пойду. А может, и не ходить никуда? Городок-то и в самом деле дымен, грязноват, голоден да небогат, но можно ведь и в Аке осесть? Или в Туварсе? А может, в Хурнай отправимся? Там песок белый-белый, море теплое. Опять же ярмарка веселая, народу много, словно и нет Пагубы.
«Нет Пагубы», — отозвалось в голове у Кая.
— Ну ладно, — смахнула пот с разгоряченного лба Каттими, подмигнула Каю, который с некоторым удивлением начинал чувствовать не только насыщение, но и вспомнил предшествующий ему голод. — Больше нельзя тебе. И так уж перестаралась. Значит, так, как там от смертной тени лечат? Сначала обжечь, потом накормить, потом прочистить, а уж там…
Девчонка снова наполнила кубок, но в этот раз уже из еще меньшей бутылочки, которая появилась у нее в руке, словно неизвестно откуда. Да и не наполнила кубок, а влила в него десяток капель и только потом плеснула сверху воды.
— Пей!
Снова прихватила голову Кая локтем, нажала пальцами куда-то под челюстью, заставляя открыть рот, все-таки сильна оказалась девчонка, сильна, влила новый напиток в глотку. А уж там…
Что-то в голове у Кая лопнуло и разлетелось осколками. Мелкими осколками, как песчинки, но с острыми краями. Полетело в голову, в нос, в глаза, в уши, в рот, расплескалось, разбежалось искрами боли в пальцы рук и ног, пронзило каждую частицу тела. Скрючило и разогнуло, расплющило и расправило. Вырвало из глотки или вой, или рев, но и этот или вой, или рев донесся до Кая из какого-то далека, откуда, впрочем, до него долетел и сквозняк, ветер, ураган. Долетел и остудил его тело в лед.
— И последнее средство, — отчего-то весело проговорила девчонка, хотя глаза ее светились тревогой, и щелкнула пальцами.
Два здоровяка в горняцких балахонах вынырнули из-за спины Каттими, словно выпали из тумана. Обхватили девчонку, облапили. Один принялся шнуровку рвать на портах, а другой сжал лапищами грудь и потянул, потащил с плеч Каттими затрещавшую рубаху.
Издалека потянулся Кай к рукояти меча. От Хурная до Хилана было бы легче добраться за день. Потянулся к рукояти, да выдернуть меч из ножен не смог. Прихвачен он оказался, кожаным шнуром прихвачен и перевязан на гарде к ножнам, не выдернешь. И второй меч — обрубок — тоже привязан. И в жилете ни одного ножа, ничего. И ружье где-то там в каморке под половицей. Что ж теперь делать-то?
Один длинный шаг, второй длинный шаг. Вот уж и кожа смуглая показалась над грудью девчонки, изморозь шрамов, ключицы, округлости, белое и нежное над бечевой портов. Как говорил старый Курант, приемный отец Кая, тогда наука твоей станет, когда ее тело примет. Голова воину ни к чему, в драке или схватке не голова телу приказывает, тело само все вершит.
Левая рука перехватила широкую, мозолистую ладонь рудокопа, вывернула ее наружу к большому пальцу, а правая уже вбивала подбородок снизу вверх. Второй еще только разгибаться начал, а уж и ему досталось коленом в скулу. И тут только Кай услышал и визг Каттими, и грязную ругань и стоны распластавшихся на дощатом полу ламенцев.
— Это ж что такое? — бушевал получивший коленом по морде. — Это вот, ты говорила, дохляк? Да он мне чуть зуб не выбил! Мало того что вмазал по роже, так еще и по голени… Ты посмотри, девка, какая шишка у меня на голове, посмотри, как я приложился! И за все это дело тридцать медяков? Да я…
— Язык прикусил, — стонал, пуская слезу, второй ламенец. — Чуть руку мне не сломал и так вдарил, что я язык прикусил! Доплачивай, девка, не было такого уговору, что он нас калечить станет!
Кай медленно оперся о лавку, сполз на пол. Каттими бросилась к нему, поправляя рубаху, поддергивая порты.