Пепел и алмаз
Шрифт:
На улице он почувствовал нестерпимую жажду. В горле пересохло, губы потрескались. Он вернулся на площадь Красной Армии и в угловом баре прямо у стойки залпом выпил большую кружку пива. Потом кратчайшим путем зашагал в сторону рынка. Рыночная площадь была запружена толпой.
Пробравшись между ларьками, Хелмицкий спросил первого встречного:
— Что случилось?
Пожилой мужчина с бородкой, в соломенной шляпе в ответ только пожал плечами: не знаю. Все чего-то ждут, ну и он тоже. Но вопрос Хелмицкого услышал стоявший неподалеку парнишка с велосипедом и сказал:
— Важное сообщение будут передавать. Наверно, война кончилась.
Скорчив
— Сейчас начнут, — сообщил Хелмицкому парнишка.
Толпа росла. Люди все подходили и подходили. Вдруг в репродукторах послышалось потрескивание.
— «Внимание! Внимание! — разнесся над толпой громкий голос диктора. — Говорит польское радио «Варшава», работают все радиостанции страны. Передаем важное сообщение. Сегодня, восьмого мая, на развалинах столицы Германии — Берлина представителями германского командования подписана безоговорочная капитуляция. От германского командования капитуляцию подписали Кейтель, Фридебург и Штрумпф. От Верховного командования Красной Армии капитуляцию подписал Маршал Советского Союза Жуков. От Верховного командования вооруженных сил союзников — маршал авиации Теддер. При подписании капитуляции в качестве наблюдателей присутствовали: начальник военно-воздушных сил США генерал Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи…»
Люди слушали в молчании, замерев на месте. Прохожие застывали там, где их застигли слова сообщения. Грузовики, проезжавшие мимо, останавливались. Какая-то машина отрывисто просигналила в тишине.
— «Завтра, — продолжал диктор, — в Европе наступит первый день мира. Польша вместе со всеми миролюбивыми народами будет торжественно отмечать разгром гитлеровской Германии, падение жесточайшей в мире тирании, победоносное завершение самой кровопролитной в истории человечества войны и наступление эры прочного мира, свободы и счастья. Для увековечения победы польского народа и его великих союзников над гитлеровскими захватчиками, увековечения победы демократии над гитлеризмом и фашизмом, победы свободы и справедливости над рабством и бесправием Совет Министров принял сегодня постановление: считать день девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года национальным праздником победы и свободы».
Диктор смолк, и в наступившей тишине зазвучал национальный гимн. Мужчины обнажили головы. Когда звуки гимна стихли, никто не двигался. Лишь через некоторое время люди медленно и по-прежнему молча стали расходиться.
В дверях гостиницы стоял толстяк портье.
— Ну, вот и кончилась война, — на ходу бросил ему Хелмицкий.
Портье громко шмыгнул носом, глаза за стеклами очков у него были красные.
— Эх, пан, кабы услышать это в неразрушенной Варшаве…
— Ишь чего захотел! — сказал Хелмицкий.
Он взял свой ключ и поднялся наверх. Первым делом зашел в уборную. Вынув из кармана фальшивое удостоверение на имя Чешковского, он разорвал его на мелкие клочки, бросил в унитаз и спустил воду. Но часть бумажек осталась в унитазе, и, подождав минуту, он снова дернул за цепочку. На этот раз вода смыла все без остатка.
Войдя к себе в номер, он запер дверь на ключ, снял пальто, шляпу и, повалившись прямо в костюме на кровать, мгновенно заснул.
Перед тем как выйти из дому, Косецкий заглянул на кухню.
— Розалия, ты не знаешь, где
— Я здесь, — послышался голос жены.
Он вернулся в холл, за ним с озабоченным лицом вошла Косецкая. Она очень удивилась, увидев мужа в пальто и шляпе.
— Ты что, уходишь?
— Да, — мягко сказал он. — Надоело сидеть дома. Надо немного проветриться.
— Давно пора! — обрадовалась жена. — Вот увидишь, ты сразу почувствуешь себя лучше. А к ужину вернешься?
— Разумеется. Который теперь час? Ну, еще пяти нет.
Она проводила его до двери.
— Подумай, какая неприятность… Я вчера вызывала водопроводчика: у нас подтекает кран в кухне. Он взял за починку сто злотых и сказал, что все в порядке. А сейчас захожу в кухню, из крана опять капает. Ну что за люди! Ни на кого нельзя положиться!
— Позови его еще раз, — сказал Косецкий.
— Кого? Водопроводчика? Ведь он опять потребует сто злотых…
— Это мы еще посмотрим. Я сам с ним поговорю.
— Ты?
— Да, я.
Она в изумлении замолчала. А Косецкий открыл дверь и вышел наружу. Небо, с утра затянутое тучами, прояснилось, и ласково светило солнце. Воздух был прозрачный и чистый.
— Какая чудесная погода! Вот-вот зацветет сирень.
Он повернул голову и внимательным взглядом окинул облупившиеся стены виллы. Это не ускользнуло от внимания жены.
— Видишь, во что превратился наш дом?…
— Не огорчайся. Постепенно все наладится.
Она не могла взять в толк, что с ним произошло, почему он вдруг так переменился. И ей почему-то стало грустно.
— Знаешь что?
— Ну?
— Я все время думаю об Анджее…
— Ах! — Косецкий махнул рукой.
— Правильно ли мы поступили, позволив ему уйти?
— Дорогая, он уже не маленький. Он взрослый человек и должен сам понимать, что делает. Я в его годы давно жил самостоятельно и зарабатывал себе на хлеб. Если он до сих пор не научился уважать труд, мы с тобой теперь его этому уж не научим.
— Но, видишь ли, — пыталась она защитить сына, — ты забываешь, в каких тяжелых условиях он рос…
— Тем более. Как раз это и должно было развить в нем волю и чувство ответственности. У меня тоже была нелегкая жизнь. Не надо сгущать краски. Что было, то было, и нечего сваливать все на прошлое. А если он учебе и труду предпочитает легкий, подозрительный заработок и хочет порхать по жизни, тут уж ничего не поделаешь. У него своя голова на плечах.
— Может, ты и прав…— прошептала она. — Но он в последнее время был такой странный…
— Дорогая Алиция, — сказал Косецкий, сжимая ей руку, — когда у человека совесть не чиста, он всегда ведет себя немного странно.
У калитки он остановился и обернулся к жене:
— Не забудь послать Розалию за водопроводчиком.
И, выпрямившись, прежней пружинистой походкой пошел вниз по улице. Итак, война кончилась. Снова получают смысл привычные нормы поведения и законы. Мир возвращается к нормальной жизни. Прошлое? Отныне на нем надо поставить крест. С его страданиями и ошибками — со всем, что было. Первый день мира автоматически перечеркнул минувшие дни. Важно, как себя будет вести человек сейчас, а не то, как он себя вел во время войны. У войны — свои законы, у мирной жизни — свои. В таком духе Косецкий собирался разговаривать со Щукой, не сомневаясь, что, если тот окажется человеком здравомыслящим, все сойдет благополучно.