Пепел и пыль
Шрифт:
Аполлинария знает, что иногда инструктор ведёт себя неправильно, но не может винить его: весы, где на одной чаше мораль, а на другой бесценные уроки, которые он даёт, говорят сами за себя в пользу перевеса второго.
Проходит, наверное, четверть часа, прежде чем Нина замолкает и даёт задание опробовать на практике всё, о чём она только что говорила. Пока смотрю на неё, отмечаю: если концентрировать внимание только на инструкторе, то он начинает приобретать более чёткую форму и как бы выходит на первый план, затмевая собой Нину; а если глядеть на девушку,
Когда остальные защитники расходятся, я иду к Нине. Она внимательно разглядывает бумаги, лежащие на столе.
— Как ты всё это запомнила? — спрашиваю я.
— Я? — Нинины брови ползут вверх. — Что ты, я перестала соображать ещё на первом предложении. Это Никита. Знаешь, было такое ощущение, словно я рассказывала выученный когда-то давно стих по памяти. Как на рефлексе.
— Выглядело очень профессионально.
— Спасибо. Ещё вот это зацени.
Она протягивает мне бумаги. На страницах небольшие зарисовки оружия, рядом с которыми значатся заметки об использованном сплаве и практике применения.
— Он очень серьёзно относится к своей работе, — говорю я.
— Ага, — подтверждает Нина. — Видимо, мы о-о-о-о-очень дальние родственники. Меня бы уже после первого рисунка в сон начало клонить.
Она забирает у меня бумаги и швыряет их на стол. Затем скрещивает руки на груди.
— Ну а ты, значит, Аполлинария, — говорит она. — Знаешь, какое Никита дал тебе прозвище?
— Обойдусь.
— На самом деле, оно одно из самых безобидных…
Нина обрывает саму себя, когда к нам подходит рыжий парень. Тощий и долговязый, он переступает с пятки на носок, покачиваясь, как длиннющий фонарный столб во время сильного ветра.
— Чего тебе, лопоухий?
— Инструктор, у меня нет пары для тренировки.
Он косится на меня. Я качаю головой.
— Хочешь, чтобы я помог? — Нина закатывает рукава до локтя.
То, что видит рыжий: сильные предплечья со вздувшимися венами. А потому понимает всё без лишних слов, разворачивается на пятках и быстро ретируется к другим ребятам
— Итак? — Нина снова обращается на меня — Каков план?
— Всё тот же, — говорю я.
Сую руки под слои платья; пальцы зябнут, хочется обхватить кружку с горячим чаем или надеть меховые варежки.
— Ищем Авеля?
— Да. И Христофа. А дальнейшие действия будем рассчитывать по тому, кого из них найдём первым.
***
Из-за Нининого ухода с занятий два десятка мальчиков и девочек принялись бы слоняться по штабу без дела, поэтому ей приходится остаться. А вот меня после её липового разрешения от лица инструктора уже ничего не держит. И поэтому я, выбежав на улицу, решаю cначала отыскать Бена. Несмотря на то, что я видела его лишь единожды, образ его предка крепко отпечатался у меня в мозгу. Я нахожу его там даже чаще, чем надо: вот он сидит в столовой и лениво водит вилкой по содержимому тарелки, вот он сидит на лавочке во внутреннем дворике и читает книгу, вот он смеётся, когда проходит мимо по коридору, вот под Новый год он помогает украшающим ёлку в
Кажется, Аполлинарии он и правда небезразличен.
Алексей не похож на хранителей, которые по сути своей достаточно эгоистичны. Ему бы стать миротворцем, послом; такое доброе сердце не должно простаивать понапрасну.
— Какая ирония! — не удержавшись, я хмыкаю вслух.
Бену досталась абсолютная его противоположность.
Лаборатория хранителей располагается на втором этаже, и занимает сразу три комнаты, стены между которыми снесены, но не до конца, отчего как только я открываю дверь, в нос забирается запах пыли и кирпича. Ну, и химикатов, куда без них.
— Я чем-то могу вам помочь? — спрашивает взрослая женщина.
Куратор хранителей. Как ни стараюсь, не могу найти в памяти Аполлинарии её имя. Женщина очень высокая и невероятно худая, что заметно даже под многослойным платьем. Её чёрные волосы в аккуратной причёске собраны на затылке, тонкие губы, подведённые красным, поджаты. Она недовольно глядит на меня поверх очков, размещённых на самом кончике длинного крючковатого носа. Ну да, защитница в храме знаний — какая дикость!
— Мне бы Алексея, — несмело произношу я.
— Конкретнее, — требовательный тон не заставляет себя ждать.
— Меня, — на выдохе, со своего места встаёт Бен.
Женщина тут же теряет интерес к моей персоне. Развернувшись всем корпусом на Бена, она произносит: «Пять минут», и возвращается к своим делам, которые заключаются в хождении вдоль длинных лабораторных столов и внимательной слежке за действиями хранителей.
Молча выходим в коридор, переглядываемся. Бен кивает, и тогда мы пускаемся бегом к лестнице, там летим на первый этаж.
— Слава Богу, ты пришла! — восклицает Бен, хлопая меня по спине. — Я чуть с ума не сошёл!
На ходу стаскивая с себя пиджак и жилетку, он остаётся в одной белоснежной рубашке. Расстёгивает несколько пуговиц воротника, освобождая горло из рюшевых оков, и шумно вдыхает.
— Мой предок был хранителем, — Бен косо глядит на синюю ткань в своих руках и передёргивает плечами, даже не пытаясь скрыть отвращение. — Семейное древо-то оказалось с гнильцой!
С остервенением комкая одежду, он оглядывается по сторонам с явным намерением засунуть её куда-нибудь подальше. Я только и успеваю, что встать перед ним и горшком с цветами, который он примечает.
— А Нина — мужик, — говорю я, пытаясь как можно быстрее заставить Бена сменить настрой.
Это работает. Бен довольно хмыкает. О Нининой причастности к руководству защитниками я, пожалуй, промолчу.
— А ты кто? — спрашивает он, наконец обращая и на меня внимание. — У меня нет о тебе воспоминаний.
— Почему-то я и не сомневалась, — отзываюсь я. — Зато Христоф уж точно будет рад меня видеть.
— С чего ты взяла?
— С того, что это я через пару лет сведу его с будущей женой.