Пепел крестьянской Души
Шрифт:
И тут же на глаза секретаря уездного РКП(б) попал следующий документ из Большого Сорокине.
«Постановление губернской продтройки по Большесорокинской волости Ишимского уезда. Мы, нижеподписавшиеся члены продовольственной тройки по проведению всех развёрсток в приделах Ишимского уезда под председательством т. Горшкова и членов Живописцева, Зверина и райпродкомиссара Короткова, установив факт активного выступления Пинигинского общества Большесорокинской волости против проведения продовольственной компании, а также лиц, злостно упорствующих: Жукова Никиту Давыдовича, Чикирева Семёна Матвеевича, Субботина Фёдора Андреевича, Стольникова Осипа Прокопьевича, Сугоняева Сергея Васильевича, Фирулёва Николая Алексеевича, Кирпичёва Арефия Андреевича, Знаменского Фёдора Степановича, Шипицина Матвея Антиповича, обвиняемых как главныx руководителей восстания и, кроме того, обвиняемых в самовольном созыве общественного собрания, в организации связи с соседними деревнями для открытого возмущения всей волости, в агитации против советской власти, в задержании и попытке ареста и избеения ответственных
Продтройки на основании постановления 3-ей сессии ВЦИК от 27 сентября с.г., и телеграммы наркомпрода за № 708, постановила: первых пять вышепоименованных граждан арестовать и препроводить в Тюмень для предания суду продревтрибунала с конфискацией всего имущества, последних четырёх задержать в качестве заложников с конфискацией части имущества. У остальных же граждан Пинигинского общества, обвиняемых в неисполнении приказа губпродкома за № 46 и 188-го приказа, постановили изъять весь хлеб, оставив самую минимальную норму, и в том числе граждан Тирренского Марка, Стрельцова Данилу и Стрельцова Дмитрия препроводить на принудительные работы при Большесорокинском ссыппункте сроком на 14 суток. Большесорокинскому волисполкому немедленно копию настоящего постановления разослать по сельсоветам, а также Тотопутовскому и Вознесенскому волисполкомам, в чём и расписались.
Предтройки Горшков, члены: Живописцев, И. Зверин. Райпродкомиссар А. Коротков».
А дальше пошли сообщения ещё тревожней:
«Циркуляр № 14 уполномоченного ишимского уездного продкомитета А. Браткова сельсоветам Локтинской волости. Прилагая при сём оперативно – боевой приказ члена Совтрударма-1 Касьянова О. И., приказываю принять его к исполнению. Срок последний даю до 6 часов вечера 3 января 1921 года. Бели таковой приказ не будет выполнен в точности, у граждан, не исполнивших сего приказа, будет забран хлеб до единого зерна и всё имущество, как движимое, так и недвижимое, будет конфисковано. Если в каком-либо обществе будет делать восстание кто-либо, вся деревня будет спалена. Сей приказ приказываю широко опубликовать среди граждан вашего общества, а самое главное – повстанцев общества. Уполномоченный Братков». «Оперативная сводка штаба 61-й стрелковой бригады войск ВНУС, Тюмень. На основании предписания начгара города Ишим, от 182-го полка выделен отряд под командой комбата Петрова в числе 15 штыков, патронов 900, при двух пулемётах и 15 пулемётчиков при 6000 патронах на 15 подводах в село Ларихинское, что в 28 вёрст южнее Ишима, для принятия мер к лицам, не выполняющим развёрстку в районе Ларихинской волости. Ввиду отказа крестьян от выполнения развёрстки и происшедшего столкновения крестьян деревни Нижнее Травное, что 10 вёрст северо-западнее Ларихинского, с отрядом 185-го батальона под командой Денисова (сводка № 67/on.), окончившегося стрельбой по толпе, один крестьянин убит. Отряд ввиду малочисленности отступил по направлению Ишима. HP 4/ on.
Врид наштабриг-61 Косс, помначштаба оперотдела Губский».
Прочитав ещё несколько документов о вопиющих нарушениях со стороны продотрядов, милиции, армии и волисполкомов, уездный партийный секретарь встал из-за стола и подошёл к окну. «Да, события принимают неуправляемый характер. Наводнение волостей огромным количеством государственных служб, которые, дублируют друг друга и конкурируют друг с другом, привело к отрицательным результатам. Вместо того, чтобы вести с крестьянами диалог и разъяснительную работу, они запугивают их разными карами, избивают и даже убивают. И не случайно, во многих деревнях народ ожесточился против советской власти и готов в любую минуту свести с ней счёты. Тогда достанется всем. И комиссарам, и красноармейцам и коммунистам, включая местную интеллигенцию. Для мужика все те, кто связан с новой властью, служит ей или даже сочувствует – будут враги. А мщение – это страшное явление. Необходимо срочно собрать съезд секретарей волкомитетов РКП(б), обсудить все эти острые проблемы и выработать общее решение», – сделал вывод Гордей Тимофеевич и снова сел за стол, чтобы подготовить повестку будущего партийного мероприятия. Она давалась ему нелегко. Опытный большевик понимал, что обвинять в сложившейся ситуации только продработников он не может, так как это может обернуться против его самого. Молодой, напористый и хамоватый губернский продкомиссар Инденбаум, имеющий высокие государственные полномочия от самого Льва Троцкого, будет категорически против такого обвинения и сделает всё, чтобы ответственность за беспорядки в Ишимском уезде переложить на местные органы управления. «А ведь как ни крути, правда на стороне крестьян, которые не хотят отдавать в счёт каких-то мифических обещаний власти своё последнее добро. Они хотят жить сейчас, а не тогда, когда мы окончательно победим врагов народа. Да и в том, что голод в центральной России свирепствует, не они виноваты. И то насилие, какое сейчас свершается властью, может переполнить чашу терпения даже самых тёмных мужиков и они возьмутся за вилы и топоры. Тогда не дай бог каждому оказаться на их пути», – подумал Жилкин и даже вздрогнул от представленной себе картины расправы тёмной массы над коммунистами. «Нет, этого допустить нельзя! Мы зашли так далеко, что любое отступление от выполнения постановлений партии может стать для неё смертельным. Мы добровольные солдаты революции, и должны победить её врагов, даже если они наши братья по крови или умереть сами», – взвинтилась большевистская пружина в груди и секретарь уездного комитета РКП(б), обмакнув перо ручки в мраморной чернильнице, произвёл на чистом листе первую запись в повестку дня предстоящего съезда коммунистов.
Глава третья
Василий проснулся уже засветло. В первую минуту он даже не сообразил, где находится. Пахло свежим хлебом, ватрушками и парным молоком, а в избе стояла тишина. Но уже через мгновение его мозг пробило воспоминание о прошедшем дне. «Как там родители перенесут известие о моём побеге? Наверняка, их будут пытать в отношении моего местонахождения. Теперь Зайчиков живьём их сгноит за мой поступок. Необходимо срочно начинать планировать дальнейшие свои действия. У Гришки я долго оставаться не могу. Здесь не только меня могут арестовать, но и его за моё укрывательство. А он человек семейный», – подумал Василий и стал слазить с полатей.
«Выспался? Мы с жёнкой старались шибко-то не шуметь. Пусть, думаем, парень отдохнёт и успокоится после таких передряг. Давай, иди, умывайся и к столу подсаживайся. Завтракать пора», – произнёс Григорий, когда заметил в кути товарища.
Плотно перекусив и попив чайку, друзья уединились в горнице, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. «Надумал чо за ночь или мысли в голову не лезут?» – спросил Григорий. «Пока ничего путёвого придумать не удалось. Мне бы укрыться где-нибудь в безопасном месте дней на пять, тогда может быть и соображалка лучше заработает», – ответил Василий. Григорий немного подумал и неуверенным голосом произнёс: «В ряму, рядом с озером, есть небольшая избушка, в которой зимой почти никто не обитал. Была в ней и печка, но не знаю, жива она или нет, так как уже давно на озеро рыбачить не выходил. Если хочешь, давай туда сегодня ночью наведаемся». «А чо мы там ночью увидим? Может, прямо сейчас и поедем?» – предложил Губин. «Ты хочешь, чтобы вся деревня увидела, как мы вместе в сторону озера поехали? Нет, дорогой товарищ, ты теперь похлеще вора для новой власти будешь. Самое безопасное для тебя время передвижения только тёмное, когда даже собаки спят. Я один сначала туда смотаюсь. Посмотрю, чо да как, а потом уж вместе примем окончательное решение», – ответил Григорий и грустно улыбнулся.
В течении всего дня Василий сидел в избе и на улицу не высовывался. И лишь тогда, когда на дворе стемнело, сходил по нужде, да заодно попоить Воронко. Григорий вернулся домой только к ужину. Перекидав с саней в сенник пудов десять привезённого душистого, просушенного клевера, он распряг взмыленного мерина, отпустил его в пригон и зашёл в избу. «Ну, как ты тут? Не заскучал ещё?» – довольно улыбаясь, спросил он друга. «Тошно ждать да догонять. Весь день маялся, не зная чем заняться», – откровенно признался Губин. «Ничего не поделаешь. Доля теперь у тебя такая – варнакская», – пошутил Григорий и враз посерьёзнев, рассказал: «В общем, побывал я в ряму. Стоит там ещё избушка. Правда, добирался к ней окольными путями, чтобы любопытных со следа сбить. Есть в избушке и печь, хоть и неисправная. Но тебе днями особо нечего будет делать, сам и отремонтируешь её. Возьмём с собой из дома с десяток кирпичей, глины да глыз, вот тебе и ремонтный материал. Так что сразу после ужина и собираться начнём потихоньку. Для Воронко я сена уже пудов пять туда завёз, осталось только тебе пропитание дней на десять приготовить да керосина со спичками взять». «Зачем мне продуктов на десять дней?» – удивился Василий. «А кто его знает, насколько ты там застрянешь. Я-то не смогу к тебе каждый день наведываться. И вообще лучше будет, если все следы и подходы к избушке сугробы заметут», – ответил Григорий и позвал товарища к столу.
Собирала провиант для Василия Марья, а её муж готовил всё остальное. Так как Губин сбежал из каталажки в том, в чём сидел, не мог Григорий выпроводить своего товарища на улицу в тридцатиградусный мороз без тулупа, пим, мохнаток и прочих тёплых вещей. Так что поклажа получилась вполне внушительной. Забив плотно четыре суровятных мешка, мужики попарно их связали и вынесли во двор. «Ну, что, вроде всё необходимое на первое время упаковали. Поближе к полуночи и выдвигаться будем», – уверенно сказал Знаменщиков.
Аккуратно уложив поклажу сзади сёдел, Василий и Григорий взобрались на вершны и направились задами огородов в сторону опушки берёзовой рощи. Застоявшийся за сутки, Воронко ходко переставлял ноги следом за мерином Григория и провоцировал того на рысь. Но уставший за день и не очень охочий до бега гнедой не реагировал на эти провокации и продолжал двигаться в привычном для него ритме. Длительное время молчали и седоки. Лишь тогда, когда до конечной цели оставалось не больше версты, первым заговорил Григорий. «До утра тебе придётся в тулупе покемарить, а с рассветом приступай к ремонту печки. Не думаю, что ты с ней долго провозишься. Зато потом сможешь и еду подогреть, и воду вскипятить». «Григорий, у меня к тебе просьба есть. Если будет возможность, то съезди в Большое Сорокине и узнай как там мои родители себя чувствуют. Переживаю за них очень сильно. За мой побег куманьки могут отца в каталажку посадить. А мне, как понимаешь, обратной дороги уже нет. Прихвостни советской власти считают меня своим врагом, но не знают того, что их самих я ненавижу ещё сильнее. Они ворвались непрошеными-незваны-ми в нашу мирную жизнь и до основания её разрушили. Разве может русский православный человек поступать так жестоко со своими братьями и сёстрами по вере и крови? Нет, они не братья мне, они бесы, которых необходимо всех до единого уничтожить как блох или назойливых мух. Не знаю, пока, как это буду делать, но делать буду обязательно», – произнёс Василий и замолк.
«Ну, вот и добрались до убежища. Помогу тебе освоиться в этих хоромах и тронусь в обратный путь», – сообщил Григорий и спрыгнул с коня. Василий придержал поводьями Воронко и осмотрелся. Он с трудом рассмотрел силуэт избушки, которая находилась в десяти саженях он него и с ехидцей в голосе пошутил: «А двери-то у этой халупы есть?». «И двери есть, и нары, на которых будешь спать, и даже маленькое окно в сторону озера прорублено», – ответил Григорий и добавил: «Воронко поставишь за избой в стойло, там и корм для него находится».