Пепел кровавой войны
Шрифт:
Подняв израненные руки, Индсорит произнесла:
— Во всяком случае, И’Хома последовательна в своем безумии. Меня она терпеть не могла, но протыкать гвоздями своих же приспешников...
— Говорят, даже кое-кто из святого престола кончил тем же, что и множество простых верующих. Один мятежник рассказывал, что это было похоже на вопящий от боли лес, и, хотя дикорожденные вскоре сняли распятых, многие успели истечь кровью.
Эти разговоры о казненных кардиналах, епископах и жрицах разбудили Мордолиза. Он поднял голову и окинул взглядом переполненный Дом Цепи.
— Удивительно, что дикорожденных не распяли вместе со всеми, — заметила Индсорит.
— Думаю, И’Хома собиралась уничтожить анафем прямо в их монастырях, — предположила София. — Как там они называются, Норы? Но видимо, кто-то из тех, кому поручили передать отравленные кадила, не выполнил приказ и предупредил дикорожденных, так что они успели разбежаться.
— Стоит только заговорить о Вороненой Цепи, как сами мы начинаем казаться разумными правительницами.
— Не торопись с выводами, — ответила София, изо всех сил стараясь не улыбаться, и тут же поразилась: когда в последний раз ей доводилось сдерживать улыбку, а не вымучивать ее?
С той хмельной ночи в кухне замка, когда София неожиданно разоткровенничалась с Индсорит, она ощущала все большую легкость в общении с женщиной, от которой меньше всего ожидала дружеского участия. Объясняй это хоть схожим личным опытом и вытекающим отсюда сходством мировоззрений, хоть просто природным родством душ, но связь между ними все крепла. Возможно, сыграло роль и то, что Индсорит была довольно миловидна. Но София встречала много очень красивых людей, которые вызывали у нее лишь отвращение, так что этой причине не следовало придавать особую важность.
— Полагаю, ты не получила религиозного воспитания? — спросила София заскучавшую подругу.
Индсорит тряхнула рыжими волосами, сделала глоток из серебряной фляги и протянула ее Софии.
— Демоны тебя подери, нет, конечно. Моя мать ненавидела цепистов даже сильней, чем твоих кобальтовых. Ну хорошо, может, и не сильней, но близко к тому.
— Что ж, о вкусах не спорят.
София не взяла фляжку, зная, что там всего лишь холодный калди, и не желая еще больше раздражать горло, ведь она и так почти непрерывно курит кукурузную трубку. Возможно, из-за малого объема чашечки София старалась набить ее поплотней, как всегда выходило с этими кукурузинами. Во имя шести демонов, которых она связала, нужно отыскать подходящий корень вереска и вырезать приличную трубку.
— Теперь моя очередь угадывать, — сказала Индсорит. — Я вижу тебя девушкой из набожной семьи, поющей в церковном хоре... откуда прямая дорога в женский монастырь.
— Теплее, теплее, — усмехнулась София.
— Но грехопадение с усбанским миссионером лишило тебя всего.
— Тьфу ты! — София невольно представила себе Феннека. — Хочу, чтобы ты знала: у меня нет привычки к таким...
— Тсс! — зашипел подросток с ближайшей скамьи, бросив сердитый взгляд на открытую дверь в исповедальню.
София сделала страшные глаза, но Индсорит уже успела извиниться перед парнишкой.
Вот потому-то из этой девочки и вышла более достойная королева. София терпеть не могла всей этой хрени. Допустим, кардинал на Ониксовой Кафедре действительно многое перенес и встал на правую сторону, когда И’Хома объявила о своих безумных планах. Допустим, его версия учения Цепи не так глупа и жестока, как старый канон, — он похож на добрых верующих, которые, по словам Лейба, жили по соседству, но ни разу не попытались затащить его и жену в осиновую рощу к замшелому алтарю. Однако, как ни старалась София прислушиваться к словам святоши, все равно не могла переварить его проповедь. А это была именно проповедь. Человеколюбивая, особенно если сравнивать с теми, что звучали в этом Доме Цепи до ее падения, но все же основанная на неизбежном утверждении, что Падшая Матерь следит за всеми деяниями смертных и каждому воздаст по делам его.
— ...Поэтому вера в Падшую Матерь сама по себе не является мерилом добра в наших душах, — говорил пострадавший кардинал. — Обманщик без устали ищет возможности обратить наши священные добродетели против нас самих, искушает нас самыми сладостными плодами. Отвергните его. Блаженны гордые, ибо они будут владеть Звездой. Несомненно, эти слова знакомы даже неверующим, но их смысл часто извращают. Это не оправдание тирании и не обращение к низости, наоборот, — это призыв быть такими же сильными и решительными, как наша создательница, и взять власть в свои руки ради спасения мира, не дожидаясь вмешательства Всематери. Мы должны жить так, будто этот бренный мир — единственное, что у нас есть, и пусть нам достанет гордости верить, что мы способны спасти его. Мы должны явить правосудие тем, кто в нем нуждается, а не сидеть сложа руки, полагаясь только на посмертное беспристрастное взвешивание и позволяя преступникам остаться безнаказанными. Не ждите помощи от Падшей Матери, поступайте сами так, как поступала бы она. Спасибо, друзья мои.
Вот так, даже без обычного «пускай небес надежный свод всегда покой ваш бережет» в заключение. София пожалела, что недостаточно внимательно слушала кардинала, прошаркавшего к скамейке и занявшего место рядом с уродливой матерью настоятельницей, выступавшей прежде него от имени «исправленных анафем», как назвала она своих дикорожденных братьев и сестер. Использование этого термина едва не спровоцировало драку. Циклопического вида женщина, представительница немногочисленной и до сих пор нелегально проживавшей в Диадеме группы неизмененных дикорожденных, вскочила на свои копыта и потребовала извинений. Теперь они сидели по разные стороны алтаря и старались не смотреть друг на друга. Сколько еще так называемых цепистских ведьм, брошенных своей папессой, сохранят верность Цепи, пусть даже в ее усовершенствованном виде, к которому призывает кардинал, и сколько отвергнут церковное воспитание, объединившись с теми, кто стремится уничтожить Вороненую Цепь под любой из ее личин? София надеялась, что со временем все одурманенные церковью дикорожденные придут в себя и отбросят эту Цепь, сковавшую их души, вместе со священными текстами, сочиненными и истолкованными теми, кто видел в анафемах существа низшего сорта.
— Благодарю вас, кардинал Обедир, — сказала Элувейти, пожилая матрона, которую остальные представители единогласно избрали председателем этого собрания.
Это был единственный пункт, в котором они пришли к согласию.
Она оперлась ладонями на верхние крылья кафедры. София подумала было, что ее обманули колеблющееся пламя светильников и тусклые солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь матовые окна верхнего яруса, но, прищурившись, поняла, что у женщины нет ни единого пальца на обеих руках.
— Мы слышали сегодня много выступлений и сердитых споров. Так и должно быть; если в начале нового грандиозного дела не было никаких разногласий, значит кому-то попросту заткнули рот. Мы хотим изменить Диадему и тем самым изменить весь наш мир. Это не должно быть легко. Мы хотим угодить многим, а не единицам, хотим услышать даже слабый шепот угнетенных и сказать от имени тех, у кого вовсе нет голоса. Это не должно быть легко.
Какой бы немощной ни выглядела эта старуха, ее голос был сильным и жарким, даже властным. Она была прирожденным лидером и воодушевляла не только словами, но и тоном. София задумалась о том, не так ли бывало с ней самой в прежние времена, когда она обращалась к народу на деревенской площади, взобравшись на воз с сеном. Должно быть, крестьяне что-то чувствовали в голосе Софии, если так дружно вставали под ее знамена.