Пепел Нетесаного трона. На руинах империи
Шрифт:
– Зачем это вам?
Он взглянул на нее, поджал губы, сделал еще глоток, поморщился, добавил в чай меда и помешал, вглядываясь в пар над чашкой.
– Историку проще работать, когда в мире царит порядок. С крушением Аннура моя задача сильно усложнится.
– Я думала, историкам положено вести хронику событий, а не участвовать в них.
Он вынул из чашки ложечку, положил на стол, снова попробовал чай и улыбнулся.
– Тот, кто наблюдает события вблизи, чтобы хроника была точной, неизбежно в них участвует.
–
– Вероятно. Хотя я сомневаюсь. У нас у всех общая цель – у вас, у нее, у меня. – Киль пожал плечами. – К тому же не думаю, чтобы вы ей сказали.
– Вы обо мне ни хрена не знаете.
– Напротив, я знаю о вас довольно много. Ваша деятельность заняла четыреста тринадцать страниц моей хроники. Приблизительно.
– Четыреста тринадцать? – вздернула брови Гвенна.
– Приблизительно.
– И что же вы узнали, исписывая эти четыреста тринадцать страниц?
Киль ответил ей сдержанной улыбкой.
– Узнал, что вы из тех, кому в данном случае необходимо путешествие, цель.
Она заерзала на стуле.
– Кому нужно путешествие на другой край света?
– Тому, кто потерял свой путь на этом его краю.
В комнате вдруг стало тесно и душно. Гвенна отодвинулась от стола, неуверенно поднялась на ослабевших ногах, отвернулась от историка, шагнула к окну и оперлась на подоконник, чтобы руки не дрожали. Последние лучи солнца отражались в окнах напротив и золотили воду рыбного садка. Она глубоко втянула прохладный вечерний воздух, задержала немного, выдохнула и снова вдохнула. А повернувшись наконец к Килю, встретила его взгляд над краем чайной чашки.
– Расскажите про Менкидок, – сказала она.
– Что вы хотите узнать?
– Почему там никто не живет? Почему вернувшихся оттуда называли проклятыми?
– Проклятыми… – Историк наморщил лоб. – Неточное слово, но и не совсем ошибочное. Вероятно, точнее будет сказать, что земля Менкидока – во всяком случае, большей его части – больна. И эта болезнь поражает все живое.
– Смертельная?
– Она не столько убивает, сколько… изменяет.
– В рассказах о континенте было много смертей.
– От сильных изменений можно и умереть. Однако чаще эта болезнь просто… уродует.
– Чудовища…
– Обычные животные, превращенные в нечто иное.
– Какое «иное»?
Историк опять покачал головой:
– Мне встречались пауки ростом со взрослую свинью, восьмилапые тигры, растения, питавшиеся плотью и кровью.
– Я такое разве только от пьяниц из Менкерова трактира слышала, – закатила глаза Гвенна.
– Может, кто-то из пьяниц, захаживавших к Менкеру, побывал в Менкидоке? И с тех пор стал пить?
В голосе историка не слышалось ни презрения, ни обиды. Менкидокские ужасы он перечислял, как другой перечислял бы, что ел на завтрак.
– В Менкидоке никто не бывает.
– Люди бывают всюду, – возразил Киль. – Это
Гвенна с радостью бы поспорила, не будь Киль прав. Она знавала кеттрал из снайперов, решившегося взобраться на высочайшую вершину Костистых гор. Он мог бы долететь на птице, но такой способ ему не годился. Вернулся без двух пальцев и с отмороженным ухом, зато довольный.
– Адер говорила, что там живут люди. На северо-западном берегу.
– Может, несколько тысяч в десятке деревушек, – кивнул историк.
– А та… болезнь? Их она не… изменяет?
– Болезнь есть не везде. Она распространяется, но в некоторые области – на побережье, высоко в горы – пока не добралась.
– Сколько там чистой земли?
– Я не изучал этого вопроса. Возможно, десять сотых общей площади.
– То есть, – подытожила Гвенна, – континент в пять раз обширнее Эридрои почти целиком… как бы сказать?
– Испорчен, – предложил Киль. – Отравлен. Он прогнил.
– Прогнил…
Она поняла, что именно прогнившей чувствовала себя с тех пор, как Фром бросил ее в карцер. Не в фигуральном смысле – буквально гнилой, как слишком долго пролежавший на солнце плод. Все, что связывало ее воедино, распалось; все, чему полагалось быть крепким, – сердце, мышцы, разум – расплылось в кашу. Чтобы отвлечься от этой мысли, она снова уставилась на Киля.
– Зачем вы туда возвращаетесь?
– По просьбе императора.
– Врете. Вы все это затеяли. Вы подсунули ей карту и тот кодекс. Вы могли так устроить, чтобы экспедиция ушла без вас. Мы бы вернулись с птицами – или без, а вы бы отсиделись в безопасном месте.
– Нынешний Аннур кажется вам безопасным местом? – остро взглянул на нее историк.
– Безопаснее тех мест, где водятся свинопауки. Здесь меньше чудовищ. Меньше безумия.
– Я пришел к выводу, – ответил он, – что чудовища и безумие куда разнообразнее, нежели хочется думать людям.
«Заря», бесспорно, была величественна – громадное трехмачтовое судно с высокими надстройками на носу и корме. Выше ватерлинии все блестело маслом, полировкой, позолотой. Утренние лучи сверкали на стеклах кают – в кормовой надстройке разместились три жилые палубы. Гвенна даже со своего места – на гребне пригорка над гаванью – видела, что все канаты свернуты в бухты, каждая снасть такелажа туго натянута. Аккуратно подобранные паруса сияли безупречной чистотой, словно их никогда не распускали. На носу рвалась с бушприта женская фигура. В простертой вперед руке она сжимала меч – бронзовый, возможно позолоченный. И оружие выглядело безупречным, не выщербленным ни одним сражением.