Пепел победы
Шрифт:
Казалось бы, ему до всех таких вот напоминаний и дела нет, он и без них все помнит и знает. Ан нет, длительный перерыв накладывает свои отпечатки… По спине старшего прапорщика побежал холодок предвкушения, легкий, едва заметный, но все равно неприятный. Гарантии в том, что при всей своей опытности он не взлетит на мине, не мог бы дать никто. Не существовало такого опыта, чтобы предусмотреть все.
На фоне этого странной выглядела его полная внутренняя уверенность в благополучном исходе любого боя. Почему? Может, потому, что в бою от собственных действий зависит многое, если не все, а мина — если уж ошибся, то не исправить…
Командир продолжал расписывать предстоящие трудности и опасности. Жаркое солнце било в лицо.
Пулеметчик Агушев, стоявший по левое плечо от заместителя командира группы, старательно сдувал со щеки муху, с удобствами рассевшуюся на ней. Но та упорно отказывалась улетать. Не выдержав, Руслан смахнул насекомое быстрым движением руки. Увы, это не укрылось от ротного, бросившего на пулеметчика такой взгляд, что тот невольно съежился.
Ефимов лишь улыбнулся. Всерьез Агушеву ничего не грозило. Существовала вероятность того, что к окончанию речи комбата внимание капитана Кречетова будет переключено на кого-нибудь другого.
Говоря о минной опасности, подполковник нисколько не преувеличивал. Карты с отметками минных полей, полученные группниками, никого не радовали. Заранее назначенная точка десантирования тоже — окраина заброшенного селения, крутой спуск к реке с густо минированными берегами.
В семнадцать ноль-ноль ротный и командиры групп имели на руках всю исходную информацию о районе предстоящей работы. Группников вызвали для принятия решения, а Кречетов углубился в изучение оперативной обстановки. Все было плохо, особенно это касалось мин. Тяжело вздохнув, капитан отложил документы в сторону и надолго задумался. Именно мины, по его мнению, представляли наибольшую опасность, грозившую личному составу и ему самому на предстоящем выходе.
Что касается противника, то его еще предстояло обнаружить. Да и видимый враг всегда предпочтительнее опасности, затаившейся под землей.
Отогнав смутные мысли, капитан покинул палатку и отправился к расположению своей роты. Разглядев под грибком мающегося бездельем дневального, он остановился и щелчком пальцев привлек к себе внимание.
— Я, товарищ капитан! — Контрактник, стоявший на посту, вытянулся.
— В девятнадцать тридцать в первой палатке совещание всего личного состава роты.
Большинству разведчиков предстоял первый боевой выход, следовало хоть немного настроить их на серьезный лад. Игры закончились, пришло время работы.
Незаметно подоспело время ужина. Длинная очередь за пайкой, котелки, столы по одному на десяток бойцов, а потом холодная вода для мытья посуды. Все как всегда. Бойцы вернулись в палатку и растянулись на спальниках, собираясь в блаженстве провести время до вечерней поверки. Тут в электрическом свете лампочки, висевшей на столбе, нарисовалось щурящееся лицо дневального.
— Через десять минут совещание всего личного состава роты, — объявил он и, не дожидаясь наводящих вопросов, убежал обратно.
— Колян! — лениво пошевелившись, окликнул Кострыкин Арсанова, ковырявшегося подле рюкзака. — Давай, зови наших.
— Коля, кого из старших троек увидишь — оповести, пусть своих сами собирают, — добавил Ефимов. — Через пять минут все здесь.
Пять минут — срок вполне достаточный, тем более что, идя с ужина, Сергей видел, как его бойцы крутились около палатки. Разве что Шамиль и Виктор еще не вернулись с ручья, куда уходили мыться. Но к началу совещания все успели вовремя. Даже вечно опаздывающий Гусев.
В девятнадцать тридцать разведчики роты, как и было объявлено, собрались в палатке первой и второй групп, расселись на нары, форма одежды произвольная или, по-другому, номер восемь, что украли, то и носим. Отсутствие тельников по-прежнему казалось бойцам непривычным, но уже не так бросалось в глаза, как попервоначалу.
— Смирно!
В палатку, низко пригнувшись, вошел, точнее сказать, почти вполз ротный.
— Мужчины! — Это слово получалось у него мягко, с акцентированием на «ж» и потому звучало с некоей долей издевки.
Но так как обращаться к личному составу подобным образом он начал давно, то уже и сам этого не замечал, говорил так всегда, независимо от ситуации.
— То, что говорил комбат, — правда. Мин до хрена! Подлететь может каждый. Если кто-то еще воспринимает это через смешки, то зря. Значит, он дурак. Перед вами реальная опасность, и ее надо воспринимать серьезно. Нет греха в том, чтобы бояться. Вы думаете, я не боюсь? — Капитан выглядел абсолютно серьезным. — Я еще как боюсь! — Он поднял голову и обвел тяжелым взглядом притихших мальчишек. — Я тоже боюсь. Даже скажу честнее: я ссу, да еще как! — Казалось бы, странно было слышать такое из уст офицера, дважды бывавшего в Чечне, имевшего ранения, не раз чудом избегавшего смерти.
Но как еще он мог достучаться до сердец некоторых своих пацанов, продолжавших играть, именно что играть в войнушку и не воспринимавших ее на полном серьезе?
— Мне страшно просто до усеру. Вы даже не представляете, как мне страшно! — Кречетов замолчал, видимо, обдумывая следующие слова, и Ефимов окончательно осознал, что ротный не позировал, не играл роль.
Сейчас прапорщик прекрасно понимал этого человека, уже имевшего «счастье» видеть последствия взрывов. Кречетов вытаскивал с минного поля раненых, испытывал на своих нервах ужас ежесекундного ожидания неминуемости взрыва под ногами, грохота у земли, выброса почвы, удара, несущего боль и отбирающего надежды на счастливое будущее. Едва ли кому захотелось бы оказаться в подобной ситуации. В палатке стояла тишина.
«Силен мой сосед! — с невольной теплотой подумал Ефимов. — Тут уж ничего не скажешь. Я бы так не смог. Да, не сумел бы. У каждого есть свои недостатки. Все мы чего-то боимся. Наверное, мой самый большой страх в том, что кто-то о нем узнает, получит малейший повод предположить, что я чего-то боюсь. Наверное, лучше сразу в пыточную, чем в открытую признаться в том, что я чего-то испугался. Гордыня? Не уверен, но я на самом деле едва ли бы смог признаться в том, что боюсь чего угодно. Мне было бы стыдно. Вот где он, мой самый большой страх. Странно, да?»