Пепел сгоревшей любви
Шрифт:
Ходкевич, выслушав ее просьбу, предложил пятьдесят долларов. Чтобы не пугать его, она не стала упоминать о трех тысячах — просто сказала, что нужна довольно приличная сумма.
— Отдашь, когда будут, — великодушно разрешил он, заехав к ней в обед.
Наташке она выдвинула ультиматум: или та возвращает двадцать баксов в течение недели, или они больше не подруги. Та извинилась и сказала, что отдаст послезавтра.
Виктор, которому она позвонила вторично, вздохнув, пообещал ей сотню, не преминув заметить, что эту сумму он отложил на «зимнюю резину».
— Я приеду сегодня? — спросил он, но ей было не
Итак, первый день принес ей сто семьдесят долларов, плюс некую сумму от родителей Сергея в белорусских рублях, которая явно не могла превышать тридцати — сорока баксов. Света знала, что больше ждать помощи неоткуда.
Из своих сбережений у нее было что-то около двухсот долларов. Но из них надо платить за квартиру, свет, телефон. Ладно, квартира подождет: у них в кооперативе кое-кто по полгода не платит. Свет — тоже. Вот телефон сразу отключат, а ей он сейчас ой как нужен! Поэтому за него придется рассчитаться. Значит, останется долларов сто восемьдесят. С теми — около четырехсот. Где взять еще три тысячи?
Продать что-либо из мебели она не могла: кому нужно такое старье? Видик давно сломался, да никто и не купил бы, все на «ди-ви-ди» переходят. Фамильного серебра или картин великих художников прошлого в доме не водилось, антикварных книг тоже.
Саша
Главных героев не убивают. Их ранят, причем легко — в мякоть руки или ноги, не задев костей или жизненно важных органов. Пуля проходит в нескольких миллиметрах от их сердца, и они скоро поправляются. Но это в кино.
Вот я тоже являюсь главным героем, но меня почему-то покалечило порядком. Хороший все-таки автомат придумал этот Калашников! Кучность стрельбы — лучше не бывает. Как я потом узнал, одна пуля раздробила мне кисть левой руки. Другая продырявила желудок. Третья — легкое. Четвертая зацепила что-то там еще. Ну, прямо целый букет. Другое дело, что если самоубийство после разрыва со Светой и входило в мои планы, то продолжение жизни инвалидом — точно нет.
Около недели я пролежал в коме. В те первые несколько дней никто не дал бы за мою жизнь и ломаного гроша, точнее, филса [2] . Но, как я думаю, такое запредельное состояние было не самым плохим вариантом моего существования: во-первых, ничего не болело, во-вторых, я ни о чем не думал и ничего не помнил. Потом мне стало немного лучше, и понимание того, кто я такой и как попал в Ирак, вернулось. Вместе с воспоминаниями о Свете и болью — физической и душевной. Так что когда мне стало лучше, мне на самом деле стало хуже — такой вот парадокс.
2
Мелкая монета Ирака и некоторых других арабских стран.
Постепенно ко мне начали пускать посетителей. Первыми были гендиректор «Юсифии» Дмитрий Савельевич Самохин и главный инженер Филимонов — тот самый, что одолжил нам с Шульгиным свой джип. Перед их приходом медсестра придала мне более-менее сидячее, точнее, полулежачее положение, подперев меня со спины подушкой.
Они принесли мне апельсинов, бананов, печенья и еще чего-то, но дежурный врач-араб тут же отобрал все продукты и на ломаном английском языке объяснил, что с такими ранениями требуется особая диета.
Посмотрев на меня, Самохин горестно покачал головой, но сказал вовсе не то, что положено говорить при первой встрече с тяжело больным или раненым:
— Ну что, доездились, б…?
Несомненно, то же самое он не раз говорил и Шульгину. Что ж, он был прав — доездились. И его, конечно, подставили, говнюки: утаить инцидент такого масштаба от руководства ЗЭСа и посольских было вряд ли возможно.
— Извините, Дмитрий Савельевич, — с трудом шевеля потрескавшимися губами, проговорил я. — Так получилось.
— Как получилось — вижу, — с досадой бросил он. — Ладно. Как хоть себя чувствуешь?
Чувствовал я себя плохо.
— Все… болит. Как я попал сюда?
Они, усевшись возле кровати на стульях, которые принесла медсестра, стали рассказывать.
Шульгин, увидев, как меня подстрелили, бросился на выручку, рискуя сам получить очередь в спину. Но тот араб почему-то больше не стрелял. Может, понял, что после взрыва вертолета ему пора рвать когти с места преступления, пока на шум не примчались американцы или кто-то из их союзников.
Сергей по очереди доволок до джипа меня, потом парня из вертолета. Выжимая из машины все, что только можно было выжать, доехал до ближайшего американского патруля и кое-как объяснил, что случилось. Впрочем, вид двух окровавленных тел говорил сам за себя, правда, потом оказалось, что кровь на парне была в основном моя. Американцы вызвали по рации санитарную машину, и нас повезли в ближайший госпиталь.
Как выяснилось позднее, тот парень отделался лишь сотрясением мозга, несколькими выбитыми зубами и ушибами, а потому покинул госпиталь буквально через несколько дней.
— Значит, это Серега Шульгин спас меня?
— Выходит, что так. Кстати, он передает тебе привет, — Самохин встал. — Ну, нам пора, Саша. Поправляйся. Сейчас решается вопрос о том, чтобы отправить тебя в Москву. Когда, конечно, это позволит твое состояние. А здесь тебе еще предстоит операция — насколько мы поняли из объяснений доктора. Так что держись.
Самохин и Филимонов по очереди пожали мою вялую руку и вышли из палаты.
Эх, Сергей! Какой кайф ты мне сломал, вмешавшись не вовремя! Ведь сказал же кто-то про упоение «бездны мрачной на краю»! А я стоял на краю бездны — и черный зрачок автоматного ствола призывно подмигивал мне. Я бы погиб героем, как Чапаев или тот же Александр Матросов, и, может быть, моим именем назвали бы какой-нибудь убогий переулочек на родине. А сейчас — я превратился в беспомощного жалкого калеку.
«Впрочем, — криво усмехнулся я, вспоминая тот последний миг, — не я ли обматерил тогда Шульгина, не я ли крикнул ему: «Что ты стоишь как пень?!»
Света
Прошло три дня.
В субботу вечером приехал сын. Днем она купила фарш, сделала котлеты — только для него, потому что теперь надо было экономить, как никогда.
Слава осунулся, был мрачен и молчалив. Под его глазами появились синие круги. Он даже не включил свой плеер, который боялся брать в общагу и который всегда слушал дома. Когда он, приняв душ, выходил в майке из ванной, Света со страхом бросила взгляд на его руки: вдруг те, кто ей звонил, уже посадили его на иглу?