Пьер и Мария Кюри
Шрифт:
Передав вещи дочерям, Мари взбирается на четвертый этаж своего дома на острове Св. Людовика. Пока она просматривает почту, Ева, став на колени, выкладывает из чемоданов вещи.
Среди знакомых предметов одеяния она находит мантию из бархата и фая, эмблемы вновь полученной степени доктора honoris causa, футляры с медалями, пергаментные свитки и — самое драгоценное из всего прочего — меню банкетов, которые Мари старательно хранит. Так удобно на оборотной стороне этих карточек из толстого и крепкого картона записывать карандашом физико-математические вычисления.
Наконец в шорохе шелковой бумаги появляются на свет подарки для Ирэн и Евы
Кусочки окаменелых деревьев из Техаса послужат в качестве пресс-папье; дамасские клинки из Толедо будут играть роль закладок в научных книгах; шерстяные коврики, вытканные руками польских горцев, покроют столики. По вороту черных кофт Мари приколоты крошечные украшения, собранные в «Большом Каньоне»: кусочки серебряной руды, на которых индейцы выгравировали молнии в виде зигзагов, гранатовые брошки из Богемии, золотое филигранное ожерелье, старомодная, очень миленькая брошь из аметистов — вот единственные драгоценности моей матери. Не думаю, чтобы за них за все дали триста франков.
Странный вид у этой семейной квартиры на Бетюнской набережной — большой, неудобной, прорезанной коридорами и внутренними лестницами, а мадам Кюри прожила в ней двадцать два года! Внушительные комнаты этого здания XVII века тщетно ждут парадных пышных кресел и диванов, соответствующих их пропорциям и стилю. В громадной гостиной, где можно уместить человек пятьдесят гостей, а бывает редко больше четырех, стоит на вощеном красивом паркете, который поскрипывает и потрескивает при каждом шаге, унаследованная от доктора Кюри мебель красного дерева. Никаких плюшевых штор, сквозь тюлевые занавески просвечивают высокие окна с всегда отворенными ставнями. Мари не выносит матерчатых украшений. Она любит блестящие поверхности, оголенные окна, не скрадывающие ни одного солнечного луча. Она желает любоваться всем чудесным видом — Сеной, набережной, а справа — древним ледорезом.
Мари слишком долго жила в бедности, чтобы уметь устраивать себе красивое жилище, и теперь у нее нет к этому охоты, да, впрочем, нет и времени менять общий характер домашнего устройства, который останется таким до конца ее жизни. Однако постоянный приток всяких подарков способствует украшению пустых и светлых комнат. Тут и акварельные рисунки различных цветов, поднесенные анонимным поклонником, и копенгагенская ваза самая большая и самая красивая па этом фарфоровом заводе, и коричневый с зеленым ковер — подарок одной румынской фабрики, и серебряная ваза с пышной надписью… Единственным собственным приобретением Мари является черное фортепьяно, купленное для Евы, на котором младшая дочь упражняется часами, причем мадам Кюри никогда не жалуется на поток ее арпеджио.
Только одна комната из всех носит характер действующей и обжитой — это рабочий кабинет Мари. Портрет Пьера Кюри, застекленные шкафы с научными книгами и кое-какая старинная мебель придают ему благородный тон.
Эта квартира, выбранная самой Мари из множества других в целях своего спокойствия, — самое шумное жилище, какое можно себе представить. Гаммы пианистки Евы, резкие звонки телефона, стремительный галоп черного кота, любителя кавалерийских атак в коридорах, могучий звон колокольчика на входной двери, назойливые свистки буксирных пароходов на Сене отдаются усиленным эхом от высоких стен.
Еще до восьми часов утра шумная деятельность служанки, не очень стильной, легкой на ногу и подгоняемой распоряжениями мадам
Благодаря государственной пенсии и постоянному пособию от американских благодетелей исчезли материальные заботы. Доходы мадам Кюри, хотя некоторые и сочли бы их смехотворными, вполне обеспечивали ей комфорт, которым она плохо умела пользоваться. Она никогда не могла усвоить привычку прибегать к услугам горничной. Если она заставляла шофера ждать себя более нескольких минут, то чувствовала себя виноватой. Когда Мари входила вместе с Евой в магазин, она, не глядя на цены, а по наитию, безошибочно указывала рукой на самое простое платье, на самую дешевую шляпку, единственные ей по нраву.
Мадам Кюри не жалеет денег только на деревья, на цветы, на дачи. Выстроила себе две дачи: одну в Ларкуэсте, другую на Средиземном море. С возрастом она стала искать более горячего солнца на юге и более теплого моря, чем в Бретани. Ей доставляло новые радости — спать на чистом воздухе на террасе своей виллы в Кальвере, любоваться видом на бухту и Иерские острова, сажать у себя в саду на крутом берегу эвкалипты, мимозы, кипарисы. Два ее друга, мадам Сальнав и мадемуазель Клеман, с некоторым страхом любуются ее купальными проделками. Мари купается в протоках между скалами, плавая от одной скалы к другой, и подробно описывает свои достижения дочерям:
«Купание здесь хорошее, но до удобных мест надо ходить довольно далеко. Сегодня купалась у скал, выступающих в Ля-Виже — но сколько надо карабкаться! Уже три дня море спокойно, и я уверилась, что могу плавать на хорошее расстояние. При гладком море проплыв в триста метров меня нисколько не пугает, я, несомненно, способна и на большее».
По-прежнему ее мечта уехать из Парижа и жить зимою в Со. Она купила там участок с намерением строить дом. Проходят годы, но окончательного решения не принимает. И каждый день, в час завтрака, она пешком возвращается домой, переходит мост Турнель почти таким же быстрым шагом, как и прежде, и, немного запыхавшись, поднимается по лестницам старинного здания на острове Св. Людовика.
В одно прекрасное утро 1926 года Ирэн спокойно объявила родным о своей помолвке с Фредериком Жолио, самым блестящим и самым кипучим из работников Института радия. Вся жизнь в доме взбудоражилась. В квартиру, населенную лишь женщинами, вдруг вторгся мужчина, молодой человек, вторгся туда, куда вообще не проникал никто, кроме Андре Дебьерна, Мориса Кюри, Перренов, Борелей и Моренов. Молодожены жили сначала на Бетюнской набережной, а затем наняли себе отдельную квартиру.
Мари, хотя и была довольна счастьем дочери, все же расстроилась нарушением привычной жизни со своей постоянной сотрудницей в работе и плохо скрывала тайное смятение.
Но затем благодаря ежедневной близости она лучше узнала Фредерика Жолио, своего ученика, ставшего зятем, лучше оценила исключительные достоинства этого красивого молодого человека, говорливого, преисполненного жизни, и тогда убедилась, что все к лучшему. Два ассистента вместо одного больше могли помочь ей в ее заботах, в обсуждении текущих работ, в осуществлении ее советов, а вскоре они стали делать свои предложения и вносить новые идеи. Чета Жолио усвоила привычку четыре раза в неделю приходить завтракать к мадам Кюри.