Перебежчик
Шрифт:
— Ты не зафиксировался? — переспросил Даледжем.
Ревик выдохнул, чувствуя, как гнев в его свете усиливается, даже когда он заставил свой кулак разжаться, чтобы пальцы выпустили его собственную рубашку. Уставившись вниз, на то место, где пот с ладони пропитал ткань спереди, оставляя странный узор из-за силы его хватки, он почувствовал, как стыд всё глубже скручивает его нутро, но заставил себя заговорить.
— Честно говоря, я не знаю, — сказал он. — Я не знаю, что это такое.
— Ты раньше фиксировался
Ревик поднял голову. Он прикусил язык, достаточно сильно, чтобы причинить боль.
— Да.
— Когда?
— На моей жене, — сказал он, снова отводя взгляд. — Во время войны.
Он снова заскользил глазами по земле и папоротникам, но остановился, когда у него закружилась голова. Когда его глаза вновь нашли Даледжема, другой видящий только кивнул.
— Это отличается? — подтолкнул он.
Ревик кивнул.
— Да.
— Каким образом?
Ревик выдохнул, позволив своему раздражению отразиться в голосе.
— Я не знаю. Я, бл*дь, не знаю. Это касается скорее света. На этот раз всё ещё хуже. Хуже, чем было, когда я впервые встретил Кали во Вьетнаме. Раньше я так не реагировал, — он уставился на землю и невесело усмехнулся. — Чёрт. Я не делал этого раньше. Я просто хотел её.
— Секса, имеешь в виду?
Ревик свирепо уставился на него.
— Да, секса. Я чуть не изнасиловал её. Я сказал ей, чтобы она уезжала из Сайгона, или я изнасилую её. Это была не пустая угроза.
Даледжем и глазом не моргнул, услышав эту новость.
— Ты бы всё равно изнасиловал её сейчас? — нейтрально произнёс он. — Даже учитывая, что она беременна?
При этой мысли Ревик испытал нечто сродни ужасу.
Он отпрянул, и физически, и своим светом. Вместе с этим пришла тошнота, чувство, которое не имело ничего общего с болью разделения, а скорее с отвращением. Это не было осознанной мыслью, но когда он поднял взгляд, то увидел облегчение в глазах другого мужчины.
— Что ж, это хорошо, — сказал Даледжем, выдохнув. Он откинулся на пятки, так что оказался сидящим более или менее на коленях в грязи и папоротнике. — Так что же только что произошло?
Ревик огляделся по сторонам.
Сделав это, он понял, что не только Даледжем спрашивал об этом.
Он чувствовал остальных членов отряда Адипана, с которыми путешествовал последние два дня. Он сильнее всего ощущал свет Балидора, но улавливал там и других. Он чувствовал на себе их взгляды, их aleimi.
Он чувствовал, как они взвешивают его, пытаясь решить, могут ли доверять ему. Пытаясь решить, должен ли он, в конце концов, находиться с ними в этом деле, независимо от того, что сказала Кали или что она позвала его лично.
— Кали думала, что я реагирую не на неё, — выпалил Ревик.
Он сказал это, не подумав, не решив, хочет ли он сообщать им и это тоже. И всё же было слишком поздно притворяться, что с ним всё в порядке. Может быть, они даже сумеют помочь, если будут знать, чем это вызвано.
Сделав ещё один вдох, Ревик попытался открыть свой свет, показать им, хотя бы отчасти, о чём он говорит, что он вспоминает.
— …Я многое плохо помню, — признался он. — Вэш и Организация многое стёрли, когда я ушёл. Но я помню, как вернулся в лагерь в Сиртауне. Я помню, что произошло в Сайгоне до того, как я дезертировал.
— Так расскажи нам об этом, брат.
Ревик покачал головой, но опять-таки не в знак отрицания.
— Я уже сказал тебе. Я хотел её. Я сказал ей, чтобы она уезжала из Сайгона. Но потом грёбаные Териан и Рейвен забрали её после того, как я попытался её отпустить. Они связали её, и Галейт хотел, чтобы я убил её. Поэтому я дезертировал… и забрал с собой Кали. По крайней мере, временно. Я вёз с собой её почти всю дорогу до Пномпеня.
— Ты навредил ей?
Ревик покачал головой.
— Нет.
После того, как он заговорил, снова воцарилось молчание.
Ревик чувствовал, как Адипанские разведчики переговариваются в пространстве Барьера вокруг, но не мог разобрать ничего из того, что говорилось. Он лежал в грязи, наполовину опираясь на одну руку, чувствуя, как они смотрят на него, оценивая и обсуждая его свет. У него возникло ощущение, что, по крайней мере, некоторые из них беспокоились, что он неуравновешен — полудикое животное, которое может прийти в ярость, если они не посадят его на цепь ночью. Однако он не почувствовал никакой злонамеренности в их оценке.
Если уж на то пошло, это ощущалось абсолютно отстранённым.
Почти бесстрастным, на самом деле.
— На что, по мнению Кали, ты отреагировал? — спросил Даледжем далее. — Если не на неё?
Ревик почувствовал, как его челюсти напряглись ещё сильнее.
Он не встречался взглядом с Даледжемом, но почувствовал, как его грудь снова сдавило, на этот раз не столько от гнева или даже стыда, а скорее от почти непреодолимого желания уединения, от того, что он не хотел, чтобы они находились так близко к нему, не хотел, чтобы они что-то знали об этом.
— Брат, — мягко сказал Даледжем. — Мы должны знать. Само собой, ты это понимаешь?
Ревик задумался над его словами.
После очередной паузы он выдохнул, зная, что в его свете всё ещё кипит негодование.
Он также впервые почувствовал там настоящую непокорность, по крайней мере, с тех пор, как попытался выставить их из своей комнаты.
— Кали подумала, что я реагирую на её дочь, — произнёс Ревик холодным тоном. — Она думала, что это её дочь заставила меня зафиксироваться на ней. Тогда она не была беременна, но знала, что забеременеет. Она утверждала, что свет её дочери уже витал вокруг неё.