Перед стеной времени
Шрифт:
Во время всемирного потопа разговор о статике приобретает исторический характер. Теперь приходится заниматься навигацией.
Противники часто называют материализм «плоским». Это касается, опять же, его поверхности, его видимой части, в которой он представляется как категория рационализма.
Однако в материи, которую знают и в которую верят, скрывается и нечто другое, большее. Она неизбежно кажется уплощенной там, где имеет «основание». Она говорит фактами и даже чудесами.
Для разума погружение в нее – авантюра, последствия которой сколь непредсказуемы, столь и неизбежны, потому что она, материя, мать Земля, по собственной инициативе начинает шевелиться, а человек, ее сын, осознает это движение.
Очевидно, что и то, и другое угрожает Отцу. Становится ясно, почему персонифицированные боги отступают, причем не только в отдельных регионах, но по всему земному шару, почему восстановленная монархия получает от авгуров все менее благоприятные предсказания, а демократические формы в необозримой перспективе занимают главенствующее положение на всех уровнях, начиная с мирового и кончая мельчайшей ячейкой – семьей, а также почему опасность межнациональных вооруженных конфликтов будет снижаться, а гражданских войн и расовых раздоров, наоборот, расти.
Патриархальные узы должны ослабнуть, уступив матриархальным, хотя бы потому, что мать воплощает прапочву, рождает из нее. Следствием этого должно явиться угасание культа героя, снижение значения исторической личности. Титанические силы уже нарастают. На это указывает, в частности, то, что техника вытесняет солдата с его места, играет его роль. Смертная казнь утрачивает обоснованность, меж тем как безосновательная смерть процветает. Из глубин возникают могущественные убийцы.
Границы исчезают, а вместе с ними и старые разделения. Люди становятся более похожими друг на друга: единый мировой стиль охватывает не только образ мысли и действий, но и габитус. Слово «человек» приобретает новое значение, которое до сих пор могло сообщаться ему лишь на уровне идеи, культа или мифа, но теперь становится непосредственным, фактическим.
Динамические, в том числе вулканические, процессы активизируются. Излучение проникает глубоко в космос. В путешествии по вселенной ускорение астрономически возрастает, Земля превращается в корабль-базу. Это явление амбивалентно в том смысле, что статические и динамические представления становятся неразличимыми, что особенно обескураживающе проявляется в теории света, отражая ситуацию у стены времени. Знание, которое ежечасно меняется, свидетельствует не о прогрессе, но о переходе.
После того как Ницше сказал, что нигилизм – необходимая промежуточная станция, эту мысль часто повторяют. Само слово приобретает смысл только в патриархальном свете и гаснет, как спутник, едва солнце сядет.
В качестве примера можно обратиться к нигилизму политическому. Он силен и опасен до тех пор, пока правят монархи и патриархи и формула «Божией милостью…» находит в них представителей. Но монархии и культы должны умереть, как старые деревья, из чьей древесины вырастут грибы.
Нигилист падет вместе с теми, кого поверг, если нигилизм для него не переход, а конечная цель. Его существование теряет смысл, его вид вызывает досаду. Становится очевидным, что невозможно хотеть «ничего». Чтобы захотеть «ничего», человек должен вообще перестать хотеть, но это не соответствует нашему нигилизму. Он не хочет «ничего», а не хочет «чего-то» – власти отца.
Если ее удается свергнуть, то за этим переворотом следует короткий, но важный промежуток, когда все возможно. Прапочва предстает перед человеком как хаос. К этой встрече может быть готов анархист, сын и представитель Земли, но не нигилист, чьи стремления направлены на институт, который он, подобно Самсону, сумел разрушить, чтобы быть погребенным под его руинами. В этом различие между внебрачным и блудным сыном, между ребенком матери и ребенком отца.
Новейший опыт показал нам, что нигилизм к тому же очень хорошо ладит с опустошенными институтами, которые низведены до инструментального уровня.
Мы повторяем это замечание, поскольку оно имеет отношение к прогнозам, касающимся государства как института институтов. Если прапочва действительно разбухает, то значение государства – здания, построенного героями, – должно бы убывать, но происходит, по-видимому, обратное.
Чтобы разрешить это противоречие, нужно посмотреть на образы, которые в настоящее время поражают и тревожат нас, как на сгущение финальных усилий. В тот момент, когда Земля как таковая найдет свой порядок, границы должны утратить значение. То же произойдет и с государством, ведь его сущность определяется в первую очередь через существование других государств. Это приводит, особенно на границах, к возникновению зеркальных явлений. Именуя планетарный порядок мировым государством, мы используем название, лишенное содержания, поскольку можно предвидеть, что он будет иметь мало общего с государством историческим.
Если мы рассматриваем государство как институт институтов, это не значит, что оно должно быть machina machinarum. Технический прогресс не подчинен ему, по крайней мере когда не имеет отношения к вооружению.
Рано обратившись к этой проблеме, Ницше отделил сверхчеловека от государства-чудовища, что свидетельствует об уже не раз отмечавшейся нами прогностической силе его взгляда.
Высоким домам мировых религий не избежать потрясения, и все же полностью их сокрушить было бы трудно. Они переживают не только государства и правящие династии, но и культурные круги, производя региональных и эпохальных мутантов. Многотысячелетняя жизнь религий основывается на подражании космическому порядку и его возможностям. Они теснее связаны со вселенским планом, чем план государственный, и уже поэтому долговечнее его. В них говорит нечто большее, чем человеческое знание: слух, предшествующий всякой мысли, откровение, Дамаск, Синай.
Один из самых существенных недостатков народного образования заключается в том, что в наших школах не преподается история как история религии, то есть как паритетный обзор наиболее крупных и долговечных строений, порожденных человеческим духом и выпавшими на его долю откровениями. Устранение этого пробела обратило бы негативное понятие бесконфессиональной школы в позитивное.
Пример универсальных индийских и китайских религий показывает, что существование и развитие высоких культур не всегда обеспечивается почитанием персонифицированных божеств. Оно вполне совместимо с верой в безличную прапочву, не имеющую собственного качества, однако производящую и качество, и образ. Философские, этические и религиозные силы выступают здесь в тесной взаимосвязи, как единое созвездие. Благодаря своей метафизической сущности, они удовлетворяют высочайшим требованиям образованного ума, а в силу богатства форм и символов гармонируют также с наивным мировосприятием, требующим постоянной подпитки.
Кроме того, в буддизме, к примеру, мы находим такую степень открытости и толерантности, которая, вероятно, могла бы послужить образцом и предпосылкой для создания миропорядка, объединяющего не только нации, но и расы, а также конфессии, подобно тому как большой дом объединяет в себе разные комнаты.
Какое бы представление о мечте и действительности человек ни лелеял (полностью отделить их друг от друга невозможно), это не делает менее справедливым наблюдение, согласно которому явление, будь то объект мысли или веры, развертывается из нераздельного, достигая своих наивысших форм, и возвращается туда же. Оно родник, чьи струи, постоянно видоизменяясь, бьют из фонтана в большом саду.