Перед заморозками
Шрифт:
Она попыталась догадаться, с кем же он пил. Брюки, валявшиеся на полу, были перепачканы, словно он шел по щиколотку в грязи. Он был где-то в деревне, решила она. Скорее всего, у своего старинного собутыльника Стена Видена. Сели в конюшне и распили бутылку самогона.
Из спальни Линда вышла с острым желанием разбудить его и призвать к ответу. К ответу за что? Она толком не знала. Стен Виден был, пожалуй, его самым старым другом. А теперь он очень болен. Когда отец говорил о каких-то серьезных вещах, он почему-то начинал называть себя в третьем лице. Когда Стен умрет, как-то сказал он, Курт Валландер останется совсем один. У Стена Видена рак
Засыпая, она вспомнила Генриетту. Генриетта сказала не всю правду. Что-то она скрывает. Неужели она знает, где Анна? Или еще что-то, о чем ей не хотелось Линде рассказывать. Линда повернулась на бок и сонно подумала, что скоро ей уже будет не хватать какого-нибудь парня рядышком, — и ночью, и днем. А где его здесь найдешь? Я уже отвыкла от Сконе, и если кто-то будет признаваться мне в любви со сконским акцентом, ни за что не поверю, что это всерьез. Она постаралась перестать об этом думать, поправила подушку и уснула.
В девять часов она почувствовала, что кто-то ее трясет. Она вздрогнула, испугавшись, что проспала, открыла глаза и увидела склонившегося над ней отца. Вид у него был вовсе не похмельный. Он был уже одет и даже, что было для него совсем уж необычно, тщательно причесан.
— Завтракать, — сказал он. — Время идет, а жизнь уходит.
Линда быстро приняла душ и оделась. Он, дожидаясь ее, разложил пасьянс на обеденном столе.
— Мне кажется, ты вчера был у Стена Видена.
— Правильно.
— И к тому же вы многовато выпили.
— Неправильно. Не многовато, а очень много. Чертовски.
— И как ты добрался домой?
— На такси.
— Как он?
— Я могу только мечтать, чтобы самому суметь сохранить такое же мужество, зная, что дни мои сочтены. Он говорит: количество скачек, в которых ты можешь принять участие, строго отмерено. Потом — все. Единственное, что можно попытаться сделать, — за отпущенное время взять как можно больше призов.
— У него боли?
— Наверняка. Но он молчит. Он как Рюдберг.
— Кто?
— Эверт Рюдберг. Ты что, забыла его? Старый полицейский с родимым пятном на щеке?
Линда что-то слабо припоминала.
— Вроде бы помню.
— Это он сделал из меня полицейского, когда я пришел сюда мальчишкой и ничего не понимал. Он тоже умер рано. Но никогда не жаловался. У него тоже было отмерено количество скачек, и он тоже нашел в себе силы примириться с тем, что его время вышло.
— А кто научит меня всему, что я не понимаю?
— Мне казалось, что твоим наставником будет Мартинссон.
— И как он?
— Он замечательный полицейский.
— У меня о Рюдберге только очень смутные воспоминания. Но Мартинссона-то я помню. Ты же несчетное количество раз приходил домой и ругался по поводу того, что он сделал или чего он не сделал.
Он смешал карты.
— Меня учил Рюдберг. И я, в свою очередь, учил Мартинссона. Ясно, что иногда я на него рычал. К тому же он не из тех, кто быстро схватывает. Зато, если он уж что-то усвоил, это навсегда. Как гвоздями вколочено.
— Другим словами, ты хочешь сказать, что мой истинный ментор — это ты.
Он поднялся из-за стола.
— Какой еще ментор? Одевайся и пошли.
Она поглядела на него удивленно. Она что-то забыла?
— Ты что-то придумал?
— Да ничего, просто нечего сидеть дома. Сегодня прекрасный день. Не успеешь моргнуть, как все будет в тумане. Ненавижу сконские туманы. Они словно в башку заползают. Я перестаю соображать, когда кругом туман. Впрочем, ты права — кое-какие планы у меня есть.
Он снова уселся за стол и вылил себе в чашку последние капли кофе.
— Ты, случайно, не помнишь Ханссона?
Линда покачала головой.
— Он уехал отсюда, когда ты была еще маленькой. Один из моих сотрудников. В прошлом году он вернулся, и я слышал, что он продает родительский дом под Тумелиллой. Мать давно умерла, а отец дожил до ста одного года. Ханссон утверждает, что у него до самого конца была совершенно ясная голова и что злости в нем к старости не поубавилось. Но теперь дом продается. Мне бы хотелось на него посмотреть. Может быть, Ханссон и не преувеличивает, когда говорит, что это как раз то, что мне надо.
Они спустились к машине и выехали из города. Было ветрено, но тепло. Они проехали караван сверкающих никелем и чисто вымытыми стеклами старинных автомобилей. Теперь пришла очередь Линды удивить отца — она знала почти все марки машин.
— Где это ты набралась таких сведений?
— От моего последнего парня, Магнуса.
— А разве его звали не Людвиг?
— Ты не врубаешься, папочка. Кстати, разве Тумелилла — то, что тебе нужно? Я считала, что ты мечтаешь сидеть на скамеечке и стареть себе потихонечку, гладить собаку и смотреть на море.
— На морской вид у меня не хватит денег. Надо выбирать из доступного.
— Займи у матери. Ее бухгалтер на пенсии упакован вполне прилично.
— Ни под каким видом. Какого черта?
— Я могу дать тебе взаймы.
— Ни под каким видом. Какого черта?
— Значит, вида на море не будет.
Линда искоса поглядела на него. Разозлился, что ли? Не поймешь. Но ее вдруг поразила мысль, насколько они похожи. Внезапная раздражительность, идиотское свойство обижаться на пустяки. Мы с ним как на качелях, подумала она. Иногда близки друг другу — просто ближе некуда, а потом вдруг пропасть. И тогда приходится наводить мосты, частенько шаткие, но все равно — они как-то нас связывают опять.