Передача лампы
Шрифт:
При тусклом свете свечи сидел Гурджиев, уставившись в пол, и двадцать человек сидели вокруг него в той же позе, уставившись в пол. Эти двое тоже присоединились, и Успенский — размышляя, что все делают… он не был ни представлен, ни что-либо еще. Человек, который его привел, запросто сел в той же позе и начал смотреть в пол.
Успенский, думая, что, возможно, таков обычай, тоже сел в той же позе и начал смотреть в пол. Но что бы он ни делал, его ум работал: «Что я здесь делаю? Он привел меня, чтобы представить Георгию Гурджиеву. Кажется, это парень, сидящий посередине, но он даже не посмотрел на
Проходили минуты — и минуты казались часами. Тихий вечер, лишь мерцание света маленькой свечи и звук падающего на улице снега… И эти люди продолжали сидеть. Прошло полчаса, и его ум метался как сумасшедший: «Что происходит, что я здесь делаю?»
В этот момент Гурджиев посмотрел на него и сказал: «Не волнуйтесь. Скоро вы будете сидеть здесь с этими людьми точно так же, без тревоги. Они научились, как сидеть с мастером… сидеть так, чтобы сознания начали сливаться и сплавляться друг с другом. Здесь не сидит двадцать один человек: двадцать одно тело и одна душа, и никаких мыслей. Вам потребуется время. Простите, что заставил вас ждать полчаса; должно быть, вам показалось, что прошло несколько дней.
Теперь возьмите бумагу, идите в другую комнату. На одной стороне напишите то, что вы знаете. На другой стороне напишите то, чего вы не знаете. И помните: все, что вы запишете как знание, мы никогда не будем обсуждать, с этим покончено. Вы знаете это, и не мое дело в это вмешиваться. Чего вы не знаете, будет единственным, чему я вас буду обучать».
Дрожащими руками — впервые Успенский стал осознавать свои мысли о том, что знает. Он писал о Боге, он писал о рае и аде, он писал о душе и переселении душ — но знаетли он?
Он пошел в другую комнату и сел там с бумагой и карандашом. И по мере того как он проверял свой ум на предмет того, что он знает и чего не знает — впервые за всю свою жизнь он проверял его: никого никогда не волновало, что ему известно, что ему неизвестно. И через несколько минут он вышел с чистым листом и сказал: «Я ничего не знаю. Вам придется учить меня всему».
Гурджиев сказал: «Но вы написали столько книг. Я видел ваши книги и не думаю, что человек, который ничего не знает, может так хорошо писать».
Успенский ответил: «Простите меня. Я не знаком с вашим методом работы, но за считанные минуты вы заставили меня осознать мое полнейшее невежество. Я хочу начать с самого нуля. Простите меня за эти книги. Они были написаны, несомненно, во сне, потому что теперь я вижу, что я ничегоне знаю о Боге. Я читал о Боге, но это не есть знание. Лишь одно я хочу знать: что здесь происходит?»
И Гурджиев сказал: «Это метод создания пустых бамбуков. Все эти люди ждут здесь того, чтобы стать пустыми. Когда они станут пустыми — это будет их пропуском в школу. Это за пределами школы, школа — внутри. Когда они станут пустыми, когда я буду убежден в том, что они пусты, они будут приняты. Мы здесь не для того, чтобы чему-то вас учить. Мы здесь для того, чтобы помочь вам знать. Мы будем создавать ситуации, в которых вы сами познаете».
Сатсанг… просто быть с мастером… Но для Запада это трудно, поэтому я говорю с вами. Эти вопросы и
Несколько вечеров назад Маниша волновалась: «Если вопросы закончатся и ты соберешься уходить, потому что нет вопросов, я буду кричать: „Ошо, я нашла вопрос! Подожди!“» Нет, я не уйду. Я жду того момента, когда внутри вас не останется ни одного вопроса, тогда начнется моя настоящая работа.
Прямо сейчас мы просто сидим снаружи школы. Как только вы становитесь безмолвными, предельно безмолвными, тогда отпадает необходимость что-либо спрашивать: нечего спрашивать, нечего отвечать.
Тишина есть вопрос.
Тишина есть ответ.
Тишина есть предельная истина.
В тишине мы встречаемся с существованием, слова, языки — все создает барьеры. А быть тихим означает быть полым бамбуком. И чудо в том, что в тот момент, когда вы — полый бамбук, через вас проходит музыка, которая не является вашей. Она проходит через вас, она принадлежит целому. Ее красота невыразима, ее восторг безмерен.
Эти встречи — лишь подготовка, чтобы эта музыка прошла через вас.
Но флейту можно сделать только из полого бамбука. Если вы наполнены мыслями, и эго, и философией, религией, теологией и политикой — всевозможным мусором, тогда эта музыка не для вас.
Для меня эта музыка — предельное переживание, последнее благословение, высшее цветение вашего сознания.
Глава 27
Двигайтесь дальше, двигайтесь дальше!
Ошо, в своих великих эпических поэмах, «Илиаде» и «Одиссее», Гомер изображает путешествие Улисса домой, когда его корабль проплывает мимо острова поедательниц лотосов. Песни сирен разносятся по океану, гипнотизируя моряков и заставляя их менять свой курс по направлению к сладострастному звуку.
Усилия Улисса удерживать курс корабля были тщетны. Моряки спрыгивали с корабля и как сумасшедшие спешили испить эликсира из лотосов, вливаемого в их глотки самыми прекрасными женщинами, каких только можно вообразить. Вскоре обезболивающий и гипнотический нектар притуплял их чувства, застилал их глаза, и они впадали в сладострастный, вечный транс.
Улисс пытался остановить схватку, и сам едва устоял перед прекрасными поедательницами лотосов. С неимоверным трудом он сумел ускользнуть, чтобы продолжить свое изнурительное путешествие домой. Он сделал это, но большая часть его команды — нет.
Ошо, мог бы ты рассказать о значении этой истории для ищущего? Есть ли в саньясе песня сирены?
Эта история почти реальная, это притча. На пути к истине человек проходит многие места, которые могут остановить ищущего, потому что радость, удовольствие — это на самом деле галлюцинация. По пути необходимо постоянно осознавать прекрасные переживания, потому что ни одно переживание не есть истина.
Истина не переживание.
Истина — когда все переживания прекратились. Это чистая естьность.