Передача лампы
Шрифт:
А против меня люди не протестовали ни в одной стране. Прецедентов не было, это всего лишь их предположения.
В Голландии есть тысячи саньясинов, сказал репортер, которые радушно приняли бы его.
Я готов встретиться лицом к лицу с этими протестами. Я бы хотел понять, кто эти люди, которые протестуют против меня, на каких основаниях.
Я даже не хочу государственной безопасности. Я даже не хочу, чтобы они несли ответственность, если что-то случится со мной, все под мою ответственность.
Но страх в другом. Это все лишь отговорки. Страх в том, что я могу изменить мышление молодого поколения. Это то, о чем президент
У вас больше нет никого, кто бы мог возразить мне? На земле шестьсот пятьдесят миллионов католиков — и нет ни одного, кто смог бы выступить против меня?
В чем проблема? Это должно быть просто и человечно. Я готов к публичным дискуссиям. Я готов прийти в любой из этих парламентов, где говорят обо мне. По сути, если у них есть хоть немного мужества, они должны сами пригласить меня к себе — и я готов встретиться сразу со всем парламентом. Но страх в том — и они сами об этом знают, — что у них нет будущего, их гибель настолько неизбежна, что они боятся, как бы я их не разоблачил.
Их не интересует, что я не разоблачаю путем разрушения. Я разоблачаю ваши заблуждения, чтобы показать позитивное, правильное направление, которое сможет помочь Западу, его творческим людям, его разумным людям трансформироваться.
На Западе просветление — неведомое явление. Там были великие святые, как, например, Франциск Ассизский — прекрасный человек, очень любящий человек. Вы не найдете в нем ничего плохого, но этого недостаточно; у него не было опыта предельной реальности, на что указывают незначительные эпизоды. Папа стал завидовать, что Франциск привлекает последователей, а ведь он еще даже не был причислен к лику святых. Его вызвали в Рим. Вы не можете вот так вызвать Гаутаму Будду. А он явился, поцеловал стопы папы, который был просто дураком. И папа был очень доволен, он даровал чин «святого» Франциску Ассизскому. Он был хорошим человеком, но не просветленным, иначе не было бы такого повиновения: его бы абсолютно не заботило положение «святого», дарованное папой, и он бы не целовал его стопы. Он бы не обеспокоился тем, чтобы приехать в Рим в качестве подданного, которому приказано предстать перед папским двором. Хороший человек, славный человек — все в нем правильно, но только нет света, в комнате темно.
Запад не познал опыт просветления.
Но я настаиваю, что впервые за всю историю мы сделаем просветленными сотни западных людей.
Все эти правительства и их сопротивление не остановят меня. Дело не в моем намерении; сейчас это экзистенциальная необходимость — на Западе должны быть просветленные люди. Только эти просветленные люди Запада смогут помочь Западу быть великодушным к нищете Востока, только они смогут создать такую обстановку, в которой будет бесчеловечно и отвратительно продолжать уничтожать пищу, в то время как люди умирают, чтобы держать высокие цены с целью, чтобы ваша экономика оставалась на том же уровне и не страдала.
Получается, экономика гораздо важнее, чем любовь, чем сострадание; но это станет возможным, только если у нас получится, — а у нас получится.
Мои люди пытаются найти подходящее место.
Другие из моих людей пытаются найти корабли — чтобы создать город в океане. И это кажется мне наиболее практичным и вероятным: создать прекрасный город для размещения пяти тысяч резидентов-саньясинов, с возможностью вместить еще двадцать тысяч тех, кто будет приходить и уходить. Мы сможем перемещать этот город с одного места на другое. Мы сможем плавать вокруг всей Земли.
Получается, что нет худа без добра.
Я горю желанием взяться за это!
Глава 18
Нужно набраться храбрости
Ошо, когда я слышу, как ты говоришь о взаимозависимости и взаимопереплетенности всего сущего — что никто и ничто не является изолированным, — что-то пробуждается во мне, что я с трудом могу облечь в слова. То, что раньше было интеллектуальным восприятием, иногда кристаллизуется как моменты благоговения и восхищения разумом существования, который распространяется далеко за пределы нашего ограниченного мышления.
Незначительный, но настолько показательный факт, что один электрон может исчезнуть и возникнуть где-либо в другом месте без временного промежутка — неважно, насколько далеко друг от друга все случилось, — стал для меня своего рода путеводной нитью. Представляя на примере энергии, что ничто не теряется и не исчезает, я иногда чувствую, как взаимосвязана сущность цветов, животных и человеческих существ, и как она будет только менять формы на той или иной планете — скажем, на расстоянии несколько миллионов световых лет. Даже самые большие звезды исчезают и появляются снова где-то на другом конце космоса.
Это напомнило мне откровение одного из древних мастеров: «Что вверху, то и внизу» — или наоборот.
Не мог бы ты поговорить об этом?
Древняя пословица «Что вверху, то и внизу» или наоборот содержит одну из основополагающих истин мистицизма. Она значит, что нет «вверху», нет «внизу» — существование одно.
Границы создает ум.
Существование неделимо.
Границы — это наши выдумки, и мы настолько отождествляемся с ними, что теряем связь с целым.
Наш ум — это маленькое окошко, которое открывается в бескрайнюю Вселенную, но если вы постоянно выглядываете из окна, то оконная рама обрамляет небо — хотя на небе и нет рамы, оно необрамленное. Но в вашем восприятии оконная рама становится рамой существования.
Это чем-то похоже на… иногда это происходит с теми людьми, которые носят очки: очки у них на носу, но они их ищут. И они забыли, что не могут видеть без очков, поэтому если они смотрят и видят, то совершенно очевидно, что очки на месте.
Если вы годами пользовались очками, постепенно они становятся частью вас, они становятся вашими глазами. Вы не думаете о них как о чем-то отдельном от вас. Каждая пара очков окрашивает в свой цвет все, что видит. Вы видите сквозь них — очки не могут видеть сами. У вещей нет такого цвета, какой придают им очки, но вы стали отождествлять себя с очками.
Я жил с одним человеком — это был очень славный человек, — который носил очки с самого детства, и они становились все толще и толще. Он настолько привык к ним, что даже ложился в них спать. Когда однажды я увидел его спящим в очках, я разбудил его и сказал: «Это уже слишком! Тебе нужны очки, чтобы видеть сны? Ты можешь видеть сны без очков».