Передача лампы
Шрифт:
Ошо, когда горят огни, внутри, несомненно, происходит празднование, но мне не по силам наблюдать такие моменты. Поэтому на данном этапе все, что я могу, — это смеяться вместе с тобой и чувствовать благодарность.
Миларепа, в том, что ты написал, все правильно, кроме одного. Ты не должен использовать фразу «начинается кромешный ад» — это неправильно; лучше «начинается кромешный рай» — хотя такой фразы и нет. Но язык — это игра. Мы можем придумывать его. Хотя бы здесь пусть будет кромешный рай, а не ад.
Если бы ты был немного осознанным, ты бы проконтролировал эту фразу. У нее неправильное звучание.
Не волнуйся об осознанности.
Смейся тотально.
Скоро к тебе придет и осознанность.
Ошо, хотя я вижу, как я слушаю тебя с открытым сердцем и безмолвным умом, у меня такое чувство, что трансформировался мой ум, а не существо.
Как мне добиться сердечного понимания, которое поможет мне отпустить?
Не будь жадной. Если ум понимает, помоги уму понять это. Ум — это плохо только тогда, когда он становится твоим хозяином, только тогда, когда он препятствует твоему пониманию, но если он способствует твоему пониманию, то это понимание постепенно проникнет в твое сердце. Ты ничего не можешь с этим сделать, да и не нужно ничего делать.
Ум не борется. Этого достаточно.
Ум присутствует. Скоро за ним последует сердце.
Ум открывается, это хорошее начало.
Со временем, как только оно созреет, сердце откроется; со временем, как только оно снова созреет, ты придешь к своему собственному существу. Все проходит очень естественно; ум понимает — это исходное состояние.
Проблема возникает, когда ум пытается помешать пониманию, боится, что если он поймет, то скоро сердце станет хозяином. А сердце, как вы знаете, никогда не боится показать путь твоему существу.
Поэтому все, что происходит с тобой, нормально. Просто дождись нужного момента. И не тебе решать, когда он придет.
Ум с его пониманием однажды сам создаст правильный момент.
Это как закипающая вода. При ста градусах она начинает испаряться. Она не начнет испаряться раньше, даже при девяноста девяти градусах.
Таковы и законы внутренней жизни: при определенной температуре понимания ум уходит. Продолжай впитывать умом и будь счастлива, что ум не противится тебе, что он тебе друг, а не враг.
Ошо, у меня такое смутное чувство, что, когда я был маленьким, я был более чистым, осознанным и открытым, чем сейчас. Теперь, в радости, определенная степень осознанности возвращается с легкостью. Похоже, что это страх и страдания вынудили меня стать мрачным и неосознанным, чтобы их не трогали… Как будто мой мрак способен залить мой свет. Нужна ли определенная атмосфера для роста осознанности?
Конечно, определенная атмосфера нужна; это как раз то, что мы пытаемся сделать, — создать определенную тишину, определенную преданность, определенную любовь, определенное мужество, определенное стремление к неизвестному. Все это составляющие атмосферы.
И когда атмосфера подготовлена, появляется осознанность.
Есть старинная египетская поговорка: «Мастер появляется тогда, когда ученик готов». В ней заложен глубокий смысл. Все появляется только тогда, когда вы к этому готовы. Невозможно ничего получить, прежде чем для этого придет время, и не нужно впустую напрягаться: это принесет лишь неудачу, разочарование и может отбить всякое желание продолжать поиск.
Поэтому определи, какая нужна атмосфера, и создай ее. Даже без твоего ведома я пытаюсь создать атмосферу, в которой осознанность появится сама по себе — а когда она приходит сама по себе, это такое прекрасное переживание, такой подарок от неизведанного, что человек наполняется благодарностью к существованию.
И эта благодарность — единственная молитва, которую я считаю религиозной.
Ошо, ты говорил о скрытых сокровищах, хранящихся в суперсознательном. Есть ли сокровища в бессознательном или это просто ящик Пандоры, полный страданий? Иногда я чувствую, что подавляю счастье точно так же, как подавляю негативные эмоции.
Сокровища есть только в суперсознательном. Бессознательное — это ящик Пандоры. И если иногда ты подавляешь счастье, значит, что-то не так с этим счастьем; иначе зачем тебе его подавлять? В нем могут быть какие-то ненадлежащие включения.
Сама попытка подавить его указывает на то, что ты видишь в нем что-то неподобающее. Но ты можешь вытеснить это только в бессознательное.
Поэтому прежде всего посмотрите, нет ли в вашем счастье чего-то несоответствующего. Возможно, вы счастливы, потому что кто-то страдает; возможно, вы счастливы, потому что другие несчастны. Должна быть какая-то причина, по которой оно неуместно. Сначала счастье становится неправильным. Когда оно движется в бессознательное, наполненное мусором, зловонием, все эти отбросы подталкивают его туда. И если вы захотите вернуть его, вы не найдете его таким же; это будет вовсе не счастье. Возможно, с самого начала оно им и не было. Но стоит его вытеснить в бессознательное, как само бессознательное изменит его.
Бессознательное настолько обширно, настолько объемно и настолько могущественно, что маленькое счастье будет раздавлено им. Оно больше не будет счастьем.
Поэтому никогда не подавляйте счастье. Если вы хотите подавлять, подавляйте несчастья, подавляйте свои страдания. Если это стало привычкой и вы не можете не подавлять, подавляйте что-то неправильное. Но не подавляйте того, чем можно наслаждаться.
Счастьем нужно наслаждаться.
Я рассказывал вам историю об одном из моих учителей. Он был ученым в области санскрита, а выглядел очень забавно: очень толстый, с круглым лицом — и носил старинный головной убор, сафу. Она очень длинная, и голова в ней выглядит очень большой: это почти тридцать шесть ярдов ткани, которую человек наматывает и наматывает на голову, из-за чего она становится все больше и больше. Но он был очень простодушным, простофилей. По-индийски «простодушный» — bhole, поэтому мы называли его «Бхолэ Баба». И когда он приходил, чтобы завести его, достаточно было написать на доске «Бхолэ Баба». И он буквально сходил с ума: бросал стул и говорил: «Я не собираюсь работать с этим классом». Он кричал и выходил из себя, а нам всем это нравилось, потому что он никогда не спрашивал, кто это написал. В этом была вся прелесть: он никогда не спрашивал, кто это написал, и никогда никого за это не наказывал.
Кроме того, у нас были с собой маленькие камешки, и, когда он начинал стирать эту надпись с доски, мы бросали камешки ему в спину. А он говорил: «Сейчас-сейчас! Вот только закончу». Но он не пытался выяснить, кто кидал камешки.
Он умер. Мне было, наверное, не больше девяти или десяти. И я пошел со своим отцом. Он лежал мертвый, одетый, как и всегда. Увидев его одежду, я почти было засмеялся, но мой отец держал меня за руку и, сжав ее, сказал: «Тихо!» Еще дома он взял с меня слово, что я ничего не буду делать.