Передаю цель...

Чехов Анатолий Викторович

Как прошли эти семнадцать дней в Москве, долго рассказывать. Куда только меня не водили, с кем только не встречался! Был на приеме у Иосифа Виссарионовича Сталина.

А потом маршал Рыбалко снова меня к себе пригласил. Пригласил начальника тыла генерала Хрулева и говорит: «Ты богатый человек. Лаллыкхан Красной Армии танк подарил, а ты что ему подаришь? Давай подари ему легковой пикап». Я говорю: «Спасибо, не надо». — «Как не надо?» — «Пикап, — говорю, — не надо. Дайте мне грузовую машину. После войны у нас в колхозе совсем техники нет, надо помогать».

Приехал домой, там уже телеграмма: приглашают в Туркменский военный округ полуторку получать.

Получил, приехал на ней в Душак, на собрании колхозников ключиот машины председателю колхоза Совдогарову Акмураду отдал. Тот спрашивает: «Сколько тебе платить, Лаллыкхан?» — «Ничего не платить, — говорю. — Мне машину так подарили, плату не взяли, с вас я тоже ничего не возьму».

В Совете Министров узнали такое дело, «виллис» из капремонта ко мне домой пригнали. Когда износился, «козлика» вот, ГАЗ-67, дали… Он теперь у нас как дежурная машина народной дружины. Когда пограничники помогать зовут, сын Оман на ней едет…

Можно было бы еще многое рассказать о Лаллык-хане: прожита большая, наполненная событиями, нелегкая и вместе с тем радостная жизнь. Радостная — от сознания исполненного долга, ощущения своего духовного богатства, большой человеческой доброты, всегда воздающей сторицей тому, кто ее носит в своей душе, бескорыстно дарит другим.

Старые раны не позволили Лаллыкхану самому, пойти на фронт и бить заклятого врага, но ни бомбы гитлеровцев, ни снаряды не остановили его танк, направляемый умелыми молодыми руками, не помешали ему пройти сквозь огонь piсмерть до Берлина и повергнуть врага.

Они оба и сейчас в строю, человек и боевая машина, как два ветерана, передающие эстафету воинской славы новым грядущим поколениям бойцов, новой технике. Долгих лет им обоим…

В комнате Славы пограничного отряда хранится искусно сделанный ключ из нержавеющей стали — подарок трудящихся города Дзержинска, Донецкой области — пограничникам. Такой же ключ посланцы города Дзержинска (молодежь которого проходила службу в Туркмении) вручили старейшему пограничнику, герою гражданской войны, бессменному председателю Советской власти в ауле, ныне персональному пенсионеру, Лаллых Ханову.

Можно с полной уверенностью сказать, что ключи эти, символизирующие неприступность наших границ, в надежных руках. Задача молодых — достойно принять их от ветеранов и хранить вечно.

НА КРАЮ СВЕТА

Волна, словно примериваясь, куда ударить, медленно вырастала у обрывистых глянцевито-черных скал, белый гребень ее с шипением скользил по белесому прозрачному склону, и тяжелая масса воды с пушечным гулом била в скалы, взметая пену и брызги.

Потянувшиеся вдоль берега россыпи больших и малых валунов, похожих на мокрые спины моржей, бревна плавника, вынесенные реками в Ледовитый океан и прибоем возвращенные суше, резкие крики кайр, влажная изморозь и долетавшее сюда и летом дыхание огромных ледяных полей — все было настолько знакомо, что давно уже стало частью повседневного быта, самой жизнью.

Капитан Иван Дмитриевич Приемышев, начальник заставы, стоял на берегу со своим старшиной и осматривал в бинокль бескрайнюю темно-свинцовую поверхность океана. Но и в бинокль он видел лишь маслянисто поблескивающую, мерно волнующуюся воду да пронизанное перламутровым сиянием солнца, спрятанного в облаках, спустившееся, казалось, к самому морю, северное небо.

— Пора бы уж, — немногословно проронил стоявший рядом старшина Иван Никитич Шауро.

В парадной шинели, серой зимней шапке, надвинутой на брови, невысокий, ладно скроенный старшина являл собой образец отличного воинского вида. Всегда подтянутый и тщательно выбритый, сегодня он превзошел самого себя, со всей ответственностью подготовившись к предстоящей встрече.

Капитан снова поднял бинокль к глазам и, наконец, увидел то, что хотел увидеть: медленно переваливаясь на океанской волне, к берегу направлялся пограничный сторожевой корабль.

— Ну вот он, — сказал капитан, а старшина добавил:

— Едет, соколик…

Круглые ястребиные глаза его, видимо, и без бинокля рассмотрели в море корабль, окрашенный под цвет свинцово-серой воды. Зарумянившееся от ветра сухощавое лицо старшины не выражало ничего, кроме ожидания, но капитан понял, кого он называл «соколиком». Словно в подтверждение его мыслей старшина спросил:

— Почему это, как только где объявится нерадивый солдат, так его к нам?

— Потому, наверное, что у нас некуда в самоволку ходить, — со скрытой иронией отозвался Приемышев.

Корабль быстро приближался, направляясь к причалу. Низкое, страдающее бессонницей солнце, сутками бродившее по небесной дозорной тропе, ярко осветило белые усы бурунов у форштевня.

На тихом ходу корабль подошел к причалу. Донеслись звонки машинного телеграфа. Ютовый матрос бросил чалку. Старшина ловко подхватил ее, накинул петлей на привинченный к бревенчатому настилу кнехт.

По трапу сошел командир корабля, поздоровался с Приемышевым и Шауро. Вслед за ним сошел на берег солдат-пограничник, доложил о прибытии:

— Товарищ капитан, рядовой Климанов прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.

— Здравствуйте, товарищ Климанов. Капитан При- емышев Иван Дмитриевич, — назвал себя начальник заставы.

Ничего примечательного во внешности Климанова капитан не увидел: светлые глаза, пшеничного цвета брови, с мелковатыми чертами лицо. Сам высокий, худой. Шея тонкая, шинель висит, как на палке. («С физподготовкой, наверное, не ладит)». Внешность — обычная для новобранцев. Разве что настороженный взгляд, которым окинул Климанов старшину и капитана, да плотно сжатые губы говорили о том, что «возраст его души», как определял сам капитан, больше, чем возраст в паспорте… Но утомленный вид Климанова можно было отнести и за счет морской болезни. Баренцево море и не такого укачает…