Передозировка счастья
Шрифт:
А Крисп в это время находился в студии скульптора с мировым именем Пелонт, который делал с натуры гипсовую заготовку для колоссальной статуи царевича из сиенского гранита. Крисп позировал с забавно скорченной рожей и откровенно ржал, видя озабоченное выражение лица ваятеля, как он говорил, «лепилы».
– Прибыл посланник из Никомедии! – доложил дворецкий.
Судя по пышной церемонии, это был царский посланник. Кадуцеатор (обер-церемониймейстер) ударил позолоченным жезлом о мраморный пол и провозгласил:
– Сиятельному легату Флавию Юлию Криспу, главнокомандующему
– Ну, рожай скорее! – с нетерпением крикнул Крисп.
– …Бабушка лошадку подарила! – закончил глашатай, и по знаку посланника, в зал ввели маленького куриозолитского пони.
Куриозолиты – это галльское племя, населявшее в то время Бретань.
Феноменальный царевич, естественно, привлекал всеобщее внимание. Историки, биографы и летописцы не давали прохода императору Константину.
– Милостивый правитель, мы составляем жизнеописание божественного Криспа, твоего сына.
– У меня сейчас совсем нет времени! Ну ладно, записывайте! От царицы Фаусты у меня рождаются обычные дети. Вывод: дело не во мне, дело в матери.
– Как это? Объясни, государь.
– Ну, слушайте! Первое, что слышат дети, рождаясь в наш мир, – это крики и стоны своих матерей. В момент появления на свет вы вступаете в мир страданий. А Минервина рожала Криспа с улыбкой, сжав зубы. Поэтому он и не знает, что в нашем мире положено страдать и добиваться всего с трудом. Понятно? Всё! Больше на эту тему ко мне не обращайтесь!
Чудеса, явленные в Геллеспонте
А создатель «Церковной истории» епископ Евсевий Кесарийский заинтересовался механикой небесного покровительства, которым, без сомнения, пользовался Крисп Благословенный.
Он пригласил адмирала, свидетеля блистательной победы царевича в морском сражении в Геллеспонте (то есть, в проливе Дарданеллы), на инквизицию в церковную канцелярию. Слово «инквизиция» в те годы ещё не имело жутковатого средневекового подтекста, а обозначало просто собеседование для выяснения некоторых обстоятельств.
– Владыка, принесли Синтория! – доложил епископу его одноглазый секретарь Акакий.
– Кого принесли? Почему принесли? – встрепенулся задремавший Евсевий.
– Синторий – это геройский наварх (флотоводец), – невозмутимо отвечал синкелл. – Принесли на паланкине, потому что у него нога не сгибается после сражения у Халкедона. А потому принесли, что мы приглашали его на инквизицию.
– А можно его сейчас унести, а принести потом? У меня сейчас глубоко молитвенное состояние.
– Нельзя, владыка!
– Почему ты меня всё время называешь «владыка»?! – сердито спросил Евсевий.
– Это перевод еврейского титула «рабби». А что, разве плохо?
– Никогда не был на инквизиции, – оправдывался адмирал, озираясь по сторонам. – Не знал, что надеть. Вот решил надеть свою кожаную перевязь, балтеус свой парадный, а кортик цеплять не стал – общественное место, как-никак. Извиняйте, если не угадал с формой одежды.
Синторий выпил предложенного ему вина, вытер губы кольчугой и с тоской проследил, как Акакий заткнул бутылку восковой пробкой и спрятал в шкаф.
– Это для задушевности беседы, а не для пьянства, – строго пояснил секретарь.
– У вас тут хорошо! – отметил адмирал с довольной улыбкой. – Светло, ароматом пахнет, вино вкусное… А я думал, что христиане всё по катакомбам шухерятся… Отстал от жизни в своих морях.
– А мы бы и прятались, если бы ты не победил гонителей, славный адмирал, – отвечал Акакий, и его глаз засветился искренней благодарностью. – А теперь к делу. Мы хотели, чтобы ты поделился воспоминаниями о царевиче. Ведь ты сражался с ним против флота Лициния в Геллеспонте. А его преосвященство епископ Евсевий пишет труд «Деяния божественного Криспа».
– Какого? – оживился Синторий. – Божественного?! Так вот оно что! А я-то думал, что это за хренотень! Теперь всё ясно!
– Я попросил бы более тщательно подыскивать выражения и стиль слога для данного присутственного места, – терпеливо сказал Акакий и показал взглядом на епископа.
Синторий тоже посмотрел на Евсевия и замолк, словно выискивая в своих запасах слова, пригодные для этой непривычной ситуации.
– Так что ты там говорил про хренотень? – бесстрастно спросил Акакий.
– Про что?
– Вот твои слова, только что записанные: «А я-то думал, что это за хренотень». Так чем она выражалась, эта хренотень? Были какие-то знамения, знаки? Вспомни подробнее. Для этого тебя и пригласили.
– Знаки? Был знак – от Перегрина. С фрикториона, сигнальной вышки. Он сообщил: «К тебе, Синторий, едет Крисп-цезарь». А я ему: «А он что-то в морском деле смыслит? Дам ему напильник, пошлю носовой таран заточить»! – Синторий разразился смехом, а потом пояснил: – Это у нас так обкатывают сухопутных салаг!
– Не отвлекайся от темы, адмирал, – попросил Акакий.
– У Абанта было в три раза больше кораблей, они были крупные и хорошо оснащённые. Поэтому нам пришлось ждать подкрепления из Эгейского моря. Мы расположились у мыса Каранфилос, охраняя южный вход в Геллеспонт. Одновременно мы следили за утёсом, из-за которого могли появиться вражеские корабли.
И в это время местная кимба, рыбацкая лодка, привезла Криспа-цезаря. Он легко вспрыгнул на борт, а на палубе два матроса играли в плесингу. Царевич подошёл и спросил, что это за байда. Ты пиши-пиши, одноглазый, тут самое главное! А ему объяснили, что это такая игра, смысл её – забрать все фишки у противника. «Ну, так в чём дело?», спросил цезарь, сгрёб все фишки у матроса напротив и протянул их тому, что был рядом. «Нет, не так!», загалдели зрители. «Надо соблюдать правила!». «Зачем?!», искренне удивился Крисп. «Либо забрать, либо правила – что-нибудь одно!». И тогда я на мгновение взглянул на жизнь его глазами – и у меня покачнулся разум, как палуба во время шторма у Малых Стихад.