Перехват инициативы

– Берсерки хреновы... – с презрительной усмешкой проворчал снайпер, младший сержант Гришаев, поглаживая с любовью прицел своего «винтореза». – Таких учить надо...

Боевики шли в полный рост, вернее, наполовину шли широкими неуклюжими шагами, наполовину бежали, пошатываясь и спотыкаясь, что-то орали благим матом и поливали все окрестности очередями, не соображая, кажется, куда и зачем стреляют. Запросто могли бы и друг друга перебить. С перепугу и такое случается... Двенадцать матерых боевиков в камуфляжке, в бронежилетах, все с зелеными повязками поперек лба и надписями на повязках арабской вязью... Это было даже не отчаяние... Отчаяние – как правило, попытка спастись или хотя бы нанести противнику наибольший урон. Эти были элементарно

– Не-а... Это, Гришаня, не берсерки, это простые наркоманы... Таких и на наших улицах как грязи, – возразил Рома Берсерк, старший сержант. Вообще-то он не Берсерк, а старший сержант Вершинин. Это я его Берсерком прозвал за отчаянный характер и бесстрашную натуру.

Мы уже час назад заперли отряд боевиков в ложбине. Двадцать два человека – все, что осталось от первоначального состава... Большой по нынешним временам отряд... Сейчас, не в пример прошлым временам, чаще банды мелкие встретишь, человека по три-четыре... Так прятаться легче и делать гадости исподтишка... А тут повезло то ли нам, то ли им... Скорее всего, несколько групп собрались для проведения крупной операции и на нас нарвались. На такую мысль наводила несогласованность действий. Один отряд обычно более четко действует, по отработанным сценариям.

Обложили мы этих с трех сторон, а с четвертой им путь отступления отрезал высокий утес. Ложбина как раз под этот утес с косогора круто сваливалась. Мы туда, в самый низ, еще вечером заглядывали. Грязи по колено – талая вода туда еще недавно стекала... Остался склон без снега прежде обычного – весна ранняя... А утес высокий, из каменистой земли – не прокопаешь... Но нас самих не много было. Я на операцию только взвод из своей роты взял. Не ожидали такой встречи, поскольку осведомители доложили, что видели троих людей, похожих на боевиков. И в этой ситуации мы работали в полном соответствии с привычной тактикой спецназа ГРУ – на штурм не рвались и стремились уничтожить противника без непосредственного контакта.

Я в передовой дозор всегда выставляю пару парней с ручными пулеметами. По штату на взвод вообще только один ручной пулемет полагается. Но если по правилам все бои расписывать, в первой же схватке половину состава потеряешь. Исходить можно только из реальной обстановки. И потому у меня в каждом взводе, отправляющемся на операцию, имеется по паре трофейных пулеметов. Именно трофейных, не оформленных документально, чтобы никто не возразил против нарушения штатного расписания. «Калаш», как он ни хорош, в скорострельности с пулеметом сравниться не может. Если в лесу, да еще в вечерних сумерках или на рассвете, как у нас случилось, неожиданно встретиться нос к носу с противником, даже очереди из двух автоматов двух-трех боевиков срежут, а остальные успеют среагировать и спрятаться в укрытие, а то и сами плотным огнем ответят. Пулеметные же очереди, когда их две, за пять секунд десяток положат. И ответить не дадут. Психология боя такова, что, когда в тебя из автомата стреляют, ты тоже ищешь возможность ответить из своего автомата. А когда в тебя шмаляют из пулемета прямо от пояса, скашивая подряд соседей и окружающие кусты, ты ищешь только укрытие, но не всегда успеваешь его найти...

У нас все так и получилось. И не в первый раз, кстати. Пулеметы в передовом дозоре играют решающую роль. На рассвете нос к носу столкнулись с бандой. Они тихо шли – прятались до какого-то им одним известного момента, мы – еще тише... Дозор, как и полагается, шел настороженно, готовый к любой неожиданности, и хорошо среагировал. На такое я всех своих ребят в роте хорошо натаскивал – сначала действовать, потом уже думать. Боец обязан работать на автомате. Сработали... Десятерых «покрошили» – навсегда. По большому счету целый джамаат [1] . Остальные чуть дальше тянулись и отступить успели, но в панике, не сумев разобраться с ситуацией, отступили из леса на место, только кустами прикрытое, где видимость хорошая. Потому я и сообразил, что отряд у них сборный, не согласованный в действиях. В таком месте даже, пригибаясь, за кустами не спрячешься. А паника понятна – не всегда сразу на два пулемета нарываться приходится. Это самых «тертых» пугает. И напугало хорошо – для нас. Такой момент грех упускать!.. При преследовании через открытое место мы еще шестерых сразу положили, из леса не выходя и себя не подставляя, пока боевики до следующего леса спуститься не успели. Но двадцать два человека все же отошло, мы успели подсчитать. А нас всего тридцать два человека было... То есть первоначально бандитов было на шесть человек больше. Если бы они сразу сообразили, могли бы всем составом в лес на нас ломануться, на ближнюю дистанцию, тогда уже, как говорится, зуб на зуб, и – у кого натура шире, рви камуфляжку на груди, ори до одури, стреляй, бей, кусайся... Вести такой бой мы тоже умеем, хотя предпочитаем действовать иначе, чтобы избежать возможных потерь. Всегда так работаем.

Хорошо, что боевики нашего состава не знали. Они даже и следующий лесок с перепугу проскочили, боялись преследования по пятам. А мы перегруппироваться успели, открытое место с двух сторон четко обошли, чтобы не показываться и под возможные выстрелы не подставляться, и заперли их в ложбинке. А там уже дело свелось к классической технике «ленивой войны». Просто стреляли во все, что покажется подозрительным, на любое движение, на шевеление кустов... И снайпер наш душу отвел... И гранатометчик постарался – навесом бил. Миномета у нас, к сожалению, с собой не было, а то могли бы вообще ни одного снизу не выпустить. Но и так только двенадцать человек в итоге осталось. Те, кто нос в землю закапывать умел. Час они сидели, чего-то ждали... Вернее, известно, чего... Обкуривались. На это тоже время, наверное, требуется, чтобы до такой кондиции дойти, когда горы и долины, как камни и лужи, перешагивать можешь. А потом – обкуренным храбрости не занимать, в прорыв по фронту двинулись. Нас там, на центральном участке, десять человек залегло со мной во главе.

Мы их встретили без суеты, спокойным прицельным огнем, как на стрельбище... И далеко продвинуться не дали. Последнему я лично шагов с десяти пару пуль в голову влепил. Очередь короткая. Я всегда стреляю по две, а не по три пули. Так более прицельно получается, и автомат не успевает влево отбросить.

– А ты, Гришаня, говоришь, берсерки... – наш Берсерк, кажется, даже обиделся за такое нелепое, с его точки зрения, сравнение.

Он бы, наверное, и на меня за свое прозвище обиделся, если бы знал, с чего я вдруг так обозвал его. Просто у меня дома пес, туркменский волкодав, иначе называемый алабай, имеет кличку Берсерк. Старший сержант Роман Вершинин на моего Берсерка характером сильно смахивает. Точно такой же неудержимый, если в ярость войдет. Ничем его не остановишь. Страха не ведает. Но в обычной обстановке спокоен и держится с достоинством, не психопат.

Роман пошел в армию с последнего курса технического университета. Был почти готовым программистом, но устроил какой-то скандал в университете, когда его программу, как он говорил, декан выдал за собственную и опубликовал в монографии описание. Чем такие скандалы заканчиваются, известно... Но армия приобрела хорошего солдата, и я даже был благодарен за новобранца неведомому вороватому декану.

Меня и четверых солдат, в том числе и Берсерка, представили к награде. Тот бой был удачным. Но мы тогда даже раненых не имели.

А через неделю, когда уже в составе двух взводов я вышел на прочесывание лесополосы около железной дороги, где снова видели кого-то подозрительного, шальная пуля перебила мне кость в бедре. Очередь была длинная и не прицельная. Такая длинная очередь не может быть прицельной. И меня тоже обложили – сначала бинтами, а потом, в госпитале, гипсом.

– Все нормально будет, товарищ капитан. Вы поторопитесь с выздоровлением. У нас «дембель» скоро. Как без вас! – сказал Берсерк, заталкивая носилки в вертолет, прилетевшим санитарам помогал.

До начала демобилизации почти пятой части личного состава моей роты оставалось полтора месяца. Невозможно было успеть даже на костылях вернуться в часть хотя бы на несколько дней, чтобы парней проводить. Два месяца в лежачем положении, месяц в полулежачем – бедренная кость во всем человеческом скелете самая мощная и срастается традиционно плохо... Три операции медицинских дались мне сложнее, чем десяток настоящих и трудных боевых. Раздумья, нервы, крушение планов и отсутствие новых... Паника, надежда, снова паника и снова надежда, мысли о своей ущербности и неспособности к дальнейшей жизни, такой, какой она раньше мне виделась... Потом – четвертая операция, и металлическая трубка в бедренной кости, равнодушная и усталая комиссия, и я – инвалид без костылей, но с палочкой, которую, по словам врачей, должен буду бросить еще через пару месяцев.