Перекрестный галоп
Шрифт:
Я влез на кормушку в углу, перевалился через следующую стену. Дверь в этом стойле тоже была заперта. Я сел на пол и заплакал. Понимая, что обезвожен, старался не проливать при этом слез.
Что произойдет, подумал я, если нехватка воды превысит критический уровень? Я так долго страдал от жажды, что начали болеть рот и горло, однако ощущения, что это смерть, не было. Интересно, как будет реагировать организм через день или два? Что послужит первым знаком, что мне пришел конец? Пойму ли я, что умираю?
Я
Но и она оказалась заперта.
Пальцы ныли от бесконечных подтягиваний, к тому же я подвернул ногу в лодыжке, когда спрыгивал на пол. Не слишком серьезное ранение, но и оно вызвало у меня приступ отчаяния. Почему это должно было произойти именно со мной? Почему я превратился в жалкого расклеившегося калеку? Может, лучше свернуться где-нибудь в углу клубком и тихо, спокойно умереть?..
— Нет! — выкрикнул я. — Здесь я не умру!
На одной лишь силе воли я перелез через очередную стену. И оказался не в стойле, но в пустой кладовой, которой, по-видимому, давно не пользовались. И находилась она в самом конце длинного ряда стойл. Чтобы слезть со стены, я цеплялся за стеллажи для седел и сберег распухшую лодыжку от новых повреждений.
И это помещение тоже было заперто. Как и следовало ожидать.
И еще я понял, что мне некуда дальше деваться. Дальняя стена кладовой доходила до самой крыши. Конец строения, конец длинного ряда стойл.
Я поглядел в замочную скважину и понял, что эта дверь заперта на врезной замок. Кому понадобилось запирать пустое помещение?..
Я привалился спиной к двери, меня вновь охватило отчаяние. Впервые за все время я начал верить в то, что умереть мне предстоит в этом чертовом блоке из стойл.
В животе урчало от голода, горло пересохло и горело от жажды. Я истратил столько сил, перебираясь в это, последнее в ряду помещение, что при одной мысли о том, что придется, видно, возвращаться назад тем же путем, в глазах темнело от страха. Да и потом вряд ли что получится. Ведь кормушки будут находиться у стен по другую сторону.
Я посмотрел в маленькое окошко возле двери. Стало темнеть, а свежий, восхитительный, прохладный дождь все продолжал лить, образуя кругом огромные лужи, до которых мне не добраться ну просто никак. Скоро совсем стемнеет. И пойдет третья ночь моего пребывания в плену. Без воды, без питья, переживу ли я четвертую?
И вдруг, продолжая глазеть на струи дождя, я заметил, что на окне нет решетки. Решетки ставят только в стойлах, чтобы лошади не высовывали головы, А в кладовой лошадей не держали. Так что и решетки были ни к чему.
И единственная оконная панель была из стекла, не из пластика.
Я огляделся в поисках предмета, которым можно было бы выбить стекло. Ничего подходящего. И тогда я уселся на поваленный стеллаж и снял ботинок.
Разве могло устоять стекло против распаленного жаждой человека? Я выбил каблуком все стекло из рамы, убрал даже мелкие осколки.
Окошко маленькое, но ничего, сойдет. Сперва я высунул наружу голову, затем, опираясь культей о раму, протащил здоровую ногу. И вскоре оказался на улице.
Боже, что за божественное ощущение! Этап под номером четыре успешно завершен.
Я запрыгал из-под навеса, оказался на открытом пространстве, запрокинул голову, широко открыл рот.
Никогда в жизни вода не казалась вкуснее и слаще!
Глава 12
Вырваться из этого строения — то было преодолением лишь первого препятствия.
Я не знал, где нахожусь, понимал, что на одной ноге мне далеко не уйти. Я был голоден, еды никакой, и что еще важнее — понятия не имел, кто пытался убить меня.
Что, если они снова попытаются, обнаружив, что я жив?
Что, если они вернутся проверить? Или избавиться от тела?
Почему они просто не размозжили мне голову, вместо того чтобы оставить умирать медленной и мучительной смертью?
По опыту я знал, что убить человека нелегко. С расстояния — это еще ничего. Запустить радиоуправляемую ракету в стан врага — просто море удовольствия. Снять вражеского командира с помощью снайперской винтовки с оптическим прицелом — кайф, да и только. Но вонзить штык с расстояния вытянутой руки в грудь воющего, взвизгивающего от ужаса человека — совсем другое дело.
И наверняка тот, кто оставил меня в стойле живым, сделал это ради собственного блага, не моего. Они хотели убить меня, но не своими руками, а с помощью времени и постепенного обезвоживания, которое бы сделало за них всю грязную работу.
В этом плане у меня оказалось над ними преимущество. Если нам доведется встретиться снова, они еще трижды подумают, прежде чем прикончить меня, и это колебание станет для них концом. В памяти всплыл еще один инструктор из Сэндхерста. «Никаких колебаний, — говорил он. — Стоит остановиться, усомниться — и ты мертв».
Дождь продолжал лить, а вот воды в достаточных количествах, подходящей для утоления жажды, видно не было. Так что я попробовал напиться из крана — колонки располагались у каждого стойла. Повернул ручку, но вода почему-то не пошла. Хотя ничего удивительного. Видно, ее просто выключили, вот и все.
В конце концов мне пришлось распластаться на бетонных плитах и лакать воду из лужи, как собака. Куда проще, чем набирать ее в сложенные чашечкой ладони и подносить ко рту.