Перекресток
Шрифт:
— Меня смущает то, что вместе с этим знаком нас, похоже, ждут очень интересные, а может быть, и не совсем приятные дела… — едва успел пробормотать Антон, чувствуя, как на последних словах в его губы решительно вдавился твердый, возбужденный, такой знакомый и желанный сосок блондинки…
Часть третья. Простая история
Вы спросите: что дальше? Ну откуда мне знать…
Я все это придумал сам, когда мне не хотелось спать.
Грустное буги, извечный ля-минор.
Ну, конечно, там — рай, а здесь — ад.
Вот и весь разговор.
С.Чиграков
23
Климовский тяжело, будто после
Длинный, широкий коридор с бетонным полом и уходящим в высокую неизвестность потолком, по обе стороны которого расстилалась бесконечная череда клеток с животными, людьми, нелюдью. Между собой клетки перегораживались обыкновенными мощными стенами с привычной бетонной «шубой», мешающей писать, царапать, прислоняться к ним, а в коридор выходили решетки из мощных стальных прутьев, снабженные небольшими, едва пролезть человеку, а где необходимо — и животному, дверцами.
Его вели по этому ужасному, наполненному запахами звериного логова, человеческих испражнений, протухшей и скисшей пищи людей и животных коридору, вели ловко, умеючи, заломив за спину руки так, что ни о каком сопротивлении и не могло быть речи, а приходилось покорно, послушно идти перед конвоирами, пригнув спину, чуть приподымаясь на цыпочки, чтобы уменьшить адскую боль в заломленных руках. Смотреть по сторонам на несчастных обитателей многочисленных клеток было запрещено, но никакой конвоир не в силах проконтролировать брошенный искоса, в доли секунды, быстрый, привыкший выхватывать основное в столпотворении деталей, взгляд. И Климовский успевал заметить гибкое, черное тело пантеры, мечущееся в клетке уже не в поисках выхода, а просто от безысходности, и свернувшегося клубком в дальнем углу бурого, похожего на грязный взъерошенный мешок, небрежно брошенный на бетонный пол, медведя… и непонятное существо с бледной синей кожей, острыми ушами, красными глазами вампира, неподвижно сидящее скрестив ноги в центре одной из клеток… и обнаженных мужчин и женщин, уныло слоняющихся из угла в угол, пускающих слюну уголками рта или яростно кидающихся на решетку при виде конвоиров… На несколько секунд его останавливают возле одной из клеток, свободной пока, предназначенной именно для него… и Климовский отчетливо понимает, что здесь, в этой клетке, придется ему провести остаток жизни… и чтобы он не говорил, каких обязательств на себя не брал, чего не сотворил — выхода отсюда не будет. Здесь его маленький, персональный, прижизненный ад.
Но не эта тоскливая, но понятная безысходность во сне вводила анархиста в кошмар. Полуминутная задержка возле свободной клетки позволяла хорошо рассмотреть соседнюю, ту, рядом с которой он и проведет адскую вечность до конца своих дней… в той клетке, тихонечко раскачиваясь, заунывно подвывая в такт движениям корпуса, сидела на голом бетоне пола обнаженная, грязная, неухоженная женщина со спутанными в жуткий колтун волосами, безумными глазами и маленькой грудью… и только очень пристально вглядевшись в нее Климовский смог узнать… Анаконду. И вот тогда по-настоящему звериный, дикий крик начинал разрывать его глотку… «Не хочу!!! Не хочу!!! Не хочу!!!» — изо всех сил, срывая голосовые связки орал он, стоя в приснившемся коридоре, рядом с клеткой своей бывшей предводительницы, пытаясь перекрыть своим голосом вопли других несчастных, запертых в этом душераздирающем зверинце…. Не хочу!!!
Сон обрывался, и Анатолий Климовский, известный в анархистских, инсургентских кругах, как Кудесник, просыпался с горящей головой, успокоить которую могли только холод и время. И тогда он прижимался лбом к холодному перекрестью оконной рамы, или зачерпывал горстью лед из холодильника, или окунал злосчастную голову в ледяную воду, текущую из-под крана… И так продолжалось с тех самых пор, как он ушел из санатория…
Тогда его спас ангел-хранитель, по неизвестным причинам позволяющий анархисту выбираться из всяческих передряг в жизни, а может быть, ангелом ему служила собственная наблюдательность вкупе с интуицией, почему-то напрочь отключившейся у Анаконды, едва они попали на «нейтральное поле» загородной бывшей дворянской усадьбы, зону, свободную от боевых действий, в которой максимальной неприятностью грозил стать пьяный ресторанный мордобой с последующим размазыванием кровавых соплей по физиономии и примирением противников. Но, как это бывает в дурных бульварных романчиках, именно здесь, в ресторане, Кудесник заметил как-то ожидаемо, но все равно внезапно появившегося откуда-то из подсобки и занявшего, казалось бы, свое законное, коронное место у стойки буфета литератора Карева. Заметил, но ничего не стал говорить Анаконде, ведь и она увидела этого высокого, черноволосого мужчину с воспаленными от недосыпания и беспробудного пьянства глазами. Увидела и должна была узнать.
Вместо всяких ненужных, глупых здесь и сейчас разговоров, намеков и даже стреляний глазами в нужную сторону, Кудесник вышел из ресторана, так и не выпив желаемой на опохмел водочки — все неприятные посталкогольные симптомы у него, как рукой, сняло. Заглянув в занятый им номер, поменяв легкие ботиночки, предназначенные для ковровых дорожек санатория на привычные, растоптанные сапоги и прихватив с собой пистолет и пару запасных обойм, анархист спустился на первый этаж, в бездонные, кажется, кладовые этого странного своей гостеприимностью дома, заполненные всяческим имуществом и инвентарем, необходимым для нормального, активного отдыха: от рассохшихся, стареньких лыж и городошных бит до шахматных досок и самой настоящей, но сильно уже попорченной временем и людскими руками рулетки. Здесь Климовский подобрал себе средних размеров запыленную корзинку, а следом, в кухне, неторопливо, но не задерживаясь в раздумьях, заполнил её нехитрой снедью: хлебом, салом, вареными яйцами, щепоткой соли, завернутой в клочок старой газеты. Завершая сборы, положил в корзинку пару небольших бутылочек с минералкой и бутылку водки, не думая, что она пригодится по прямому назначению, скорее уж озаботясь антисептиком.
С крыльца усадьбы Климовский спускался медленно, боязливо, будто шел под прицелом снайпера — был у него в боевой биографии такой факт — постоянно ожидая пули в затылок. Также медленно, будто бы никуда не спеша, даже как-то игриво помахивая корзинкой, по грибы, мол, пошел человек, он добрался до лесной опушки, и только тут не выдержал и оглянулся. На крыльце никого не было, в окнах, выходящих к лесу, кое-где мелькали полуодетые девицы, вечные спутницы пьяных гулянок местной элиты, но никаких суровых внимательных лиц или стволов винтовок Климовский не заметил и не почувствовал. Но все-таки, продолжая не верить в свою удачу, чтобы не спугнуть её, анархист, едва перебирая ногами, до смешного замедлив свой ход, как на черепахе, вполз в заросли лещины… и едва лишь осенняя, жиденькая листва и ветви кустарника заслонили его спину — Кудесник сорвался и побежал!..
Он бежал, изредка переходя на быстрый шаг, чтобы передохнуть, спотыкаясь о корни деревьев, продираясь сквозь густые кусты малинника, уклоняясь от бросающихся ему навстречу стволов деревьев, почти час, до тех самых пор, пока интуиция, или ангел-хранитель, или кто там еще, не подсказали анархисту, что опасность осталась позади, за ним никто не гонится, и хотя его отсутствие в санатории уже приметили, особого интереса это ни у кого не вызвало.
Тогда Климовский, с трудом переводя дыхание после непривычного даже для тренированного, но все равно городского человека кросса, остановился, выбрал для себя поудобнее местечко под низкими, скрывающими от посторонних, даже отсутствующих глаз, еловыми лапами, присел, прислонившись спиной к смолистому, душистому стволу, и на скорую руку соорудил себе бутерброд с салом, запив нехитрое лакомство парой глотков водки прямиком из горлышка бутылки — за жутковатой суетой сборов он совершенно забыл про кружку. Пережевывая невероятно вкусный после пробежки и чудесного спасения обыкновеннейший черный хлеб с салом, Климовский на мгновение задумался — куда же ему податься?..
Как и у всякого не разового боевика, способного проводить совершенно различные акции, про каждую из которых говоря: «концевая» или «предыдущая», у Кудесника была не одна и не две лежки, о которых не знал никто, и даже он сам предпочитал забывать о них при подготовке и выполнении задания. Лишь потом, по окончании стрельбы, беготни, вскрытия сейфов, отрыва от погони, в памяти всплывали, будто проявляясь, как изображение на фотобумаге, подробности, адреса, имена соседей. Чаще всего в таких местах Климовского знали, как замотанного жизнью, неудачку-коммивояжера, пытающегося изо всех сил протолкнуть где-нибудь в провинции неходовой товар, потому большую часть времени пребывающего в командировках, но, сорвав даже незначительный куш, не скупящегося на угощение. Иногда анархист прикидывался преуспевающим купчиком из новобогатеев, пребывающим в постоянных разъездах по делам, скуповатого, умело экономящего на мелочах, не заводящего ненужных знакомств среди пекарей, токарей и сантехников, как людей ниже себя классом. В любой роли Климовский чувствовал себя вполне уверенно, может быть, в нем пропадал великий дар лицедея?.. Но как бы то ни было, посидев под елкой и успокоившись, анархист выбрал конечную точку своего маршрута. Неудобство в ней было одно: добираться туда надо было через губернский центр, а там сейчас вся полиция, особые службы, да и простые обыватели, перепуганные захватом уездного городка, бдят с удвоенной силой.
Однако, заранее зная и понимая, что охота на избежавших неприятной участи во время штурма городка силами правопорядка инсургентов будет усиленной и неизбежной, уже проще и легче принять меры, чтобы по-глупому не попасться замотанному службой, злому на весь белый свет полицейскому патрулю или не выдать себя перед особистом, не первый уже день и час наблюдающим за городским вокзалом или аэропортом. Свои шансы уйти от целенаправленной, именно на него, охоты, Климовский оценивал достаточно трезво, и никогда бы в жизни не полез в губернский центр, заранее зная, что его портреты розданы всем патрулям и постовым. Но сейчас такого быть просто не могло.