Переломныи? момент
Шрифт:
Раздается стук в дверь, заставляя ее биться о раму. Видимо, я забыла ее запереть.
Дверь открывается, и мой сосед по креслу стоит там, уставившись на меня сверху вниз со своим фирменным раздраженным выражением.
— Что случилось?
— Я не могу этого сделать, — шепчу я, зажмуривая глаза. — Я не могу...
Я ожидаю, что он подаст сигнал стюардессе, чтобы та пришла за сумасшедшей женщиной, качающейся в туалете.
Вместо этого он забирается внутрь вместе со мной.
Нам обоим едва хватает места.
— О Боже, — шепчу я, зажмуриваясь.
— Мои друзья зовут меня Клэй, но тебе тоже можно.
Я открываю глаза и вижу, что он навис надо мной. Выражение его лица спокойное, за исключением золотистых искорок, танцующих в этих угрюмых глазах.
Он засучивает рукава, обнажая мускулистые руки, покрытые татуировками. Потрясающие черные узоры, нанесенные на гладкую загорелую кожу, заставляют меня задохнуться.
— Они потрясающие, — я шепчу, как будто нахожусь в церкви.
Паника отступает настолько, что я беру его запястье и провожу по параллельным линиям, которые начинают изгибаться и пересекаться на середине предплечья.
Сначала он напрягается, но не отстраняется.
— Сколько их у тебя? — спрашиваю я.
— Двадцать девять, — его голос мягче, чем раньше. — По одной за каждый год моей жизни.
На другой руке у него сосна, высокая и сильная, с поредевшими ветвями у верхушки.
— Ты сделал свою первую татуировку, когда был ребенком?
Я понимаю, насколько глупо это звучит, только когда это прозвучало.
Но вместо того, чтобы окликнуть меня, в уголках его глаз появляются морщинки.
— Я бил по несколько в год.
Он выглядит по-другому, когда полуулыбается. Интересно, что нужно сделать, чтобы он улыбнулся по-настоящему.
— Я всегда хотела одну, но никогда не было подходящего момента, — говорю я, переключая внимание на татуировки. Это безопаснее, чем смотреть ему в глаза.
Самолет начинает трясти, и мой желудок вздрагивает.
Клэй напрягается. Он собирается сбежать от меня, пока я не опозорилась еще больше, наблевав на него.
Вместо этого он тянется назад и стягивает толстовку через голову.
Мое сердце останавливается.
Он — холст, произведение искусства. Как в одной из тех книг «Я шпион», которые были у меня в детстве, за исключением того, что каждая татуировка — шедевр.
Тело, открытое его белой майкой, впечатляет не меньше, чем его татуировки. Под чернилами он представляет собой другое искусство. Каждый сантиметр натруженных мышц и гладкой кожи заставляет меня задуматься, чем он занимается, на что способен.
Я делаю вдох и сосредотачиваюсь на линиях, а не на том, что нас разделяют миллиметры.
Он показывает мне татуировку на своем плече — ястреб. Я едва успеваю осознать это, когда замечаю
Стук в ушах не утихает, но мне кажется, что я создаю его, а не становлюсь его жертвой.
Как будто в этом крошечном подобии комнаты на подпрыгивающей металлической трубе я с ним в безопасности, пока мы дышим вместе.
— Вот эта самая новая, — он показывает на кролика на своем запястье. — Это в честь моей сестры. Она может быть занозой в заднице, но мне нравится знать, что она со мной.
Это грубое признание, но внезапно во мне поднимаются эмоции, которые я не могу сдержать. Те, которые не имеют ничего общего с самолетами и ухабами.
— Ты был прав, — я тяжело сглатываю. — Между нами все было натянуто. Я встречалась с одним парнем, мы съехались, он бросил меня, и меня уволили в тот же день, а я ничего не рассказала сестре, потому что она живет идеальной жизнью. Теперь она выходит замуж за парня, которого я никогда не видела, и мне нужен месяц до этой свадьбы, чтобы показать ей, что я могу быть хорошей сестрой.
Над головой желто-оранжевые огни создают вокруг него ореол.
Он хватает меня за подбородок и смахивает слезы, которые, как я не заметила, высыхают на моих щеках.
— Ты делаешь то, что ненавидишь, ради того, кого любишь. Ты уже хорошая сестра.
Эта комната слишком мала, а он слишком велик, и я чувствую расстояние между нами также сильно, как и места, к которым мы прикасаемся. Он пахнет мылом и лесом, как сосна на его руке.
Мой желудок забывается, когда между нами возникает вибрация. Негативное пространство гудит, пульсирует. Это больше не страх или паника, фундаментальная потребность быть в стороне от этого плана.
Это притяжение к нему.
И я не единственная, кто это чувствует. Я вижу это на его лице, в раздувании ноздрей, подрагивании челюсти.
— Вот что я тебе скажу, Пинк, — его голос — серьезный скрежет, который обрывается у меня между бедер еще до того, как я успеваю осознать прозвище. — Если мы выберемся отсюда, я должен тебе татуировку.
Я вдруг осознаю, насколько мы близки. Насколько мы одиноки, несмотря на сотни людей по ту сторону хлипкой двери.
Он кажется немного опасным, но хорошей разновидностью опасности.
У меня перехватывает дыхание.
— Серьезно?
Он наклоняется к моему уху, его губы касаются моей кожи.
— Я обещаю.
Все мое тело гудит от возбуждения и возможностей.
Однажды в детстве я случайно поцарапала коленку до крови. Смотреть на то, как отрастает кожа, было восхитительно. Так и сейчас: он прикасается ко мне, но к новой части меня. Часть, которая, я не уверена, готова к прикосновениям.
Я сжимаю в кулак переднюю часть его майки, и моя рука исчезает в мягком хлопке. Я издаю звук, похожий на стон и вздох.