Перепелка — птица полевая
Шрифт:
Со стороны ближнего леса послышался гул трактора. Дмитрий Макарович знал, что это пашет свое поле Варакин. Что ж, пусть фермерство приживается и набирает силу. Жизнь покажет, кто прав.
Сейчас, шагая по Бычьему оврагу к дому, он думал: вот на этом месте, где проходит узкая, только для одного человека тропка, следы тянутся только в одну сторону, к селу. Оно и понятно: человек, как птица, всегда стремится к своему гнезду, где бы ни летал.
Судосева ждал сын Числав, синие «Жигули» которого стояли под окнами. Ферапонт
Числав сидел за столом. Мать, Дарья Павловна, рассматривала фотографии.
— Какие дороги тебя привели? — протягивая сыну руку, спросил Ферапонт Нилыч.
— На цемзавод ездил и вот по пути заехал…
Дарья Павловна с кухни принесла чашку щей и, пока муж мыл руки, начала рассказывать:
— Числав привез снимки Максима и Наташи. Смотри-ка, как выросли внучата — сразу не узнать…
— Самих бы привез, а не их отражения, — недовольно ответил хозяин. — Да и Сергей хороший гусь — год молчит. Что случилось с твоим братом, не в примаки зашел? — повернулся Ферапонт Нилыч в сторону сына.
— Он, отец, в командировке. Недавно заходил, сказал, что месяца на два уедет.
— Слышала, жена, теперь вновь полгода младшего сына не жди. А ты о свадьбе переживаешь. Пойдет к кому-нибудь в зятья, тогда все твое воспитание насмарку…
— Сыновья ведь тоже пропадают. Есть у них жены. У жен — родители. Куда денешься — такая уж судьба, — заступилась за младшего сына Дарья Павловна. Сама все равно, собирая со стола фотографии, тихо сказала Числаву:
— Действительно, сынок, Сергея разочек хоть бы привез. Чай, в машине не тяжело ехать.
— Приедет, мать, приедет, не беспокойся. Может, даже и насовсем вернется. В родном гнезде потеплее.
Услышав это, Ферапонт Нилыч встал из-за стола и нервно зашагал по комнате. Половицы затрепетали перекинутыми над водой жердочками. Наконец остановился около сына и произнес:
— В родном селе, Числав, и воздух опора, поверь мне. Почему бы и тебе не приехать в Вармазейку? Наташе дело в школе найдется, да и для тебя работу подыщем. Сергея не трогай. Его не вернешь. Он еще в детстве в город мечтал убежать…
Дарья Павловна слушала и все удивлялась, как изменился старший сын. Пополнел. Отпустил бороду. Немногословен, обдумывал каждую фразу. «Давно ли босиком бегал, а сейчас у самого сын», — думала женщина.
Максиму, единственному внуку, в марте исполнится восемь, он во втором классе учится. Зимой привозили. Худенький, словно ивовый прутик. Сам Числав в детстве таким был. Потом уже, во время службы в армии, вширь раздался. Вернулся оттуда, два года работал в милиции и в это же время заочно учился на эколога. Женился — с женой уехали в Ульяновск, сноха работает там в педучилище. Оставил родное село и Сергей, второй сын. Тот, видать, и в самом деле не возвратится. И в письме вот пишет: город, говорит, в его сердце…
«Хорошо бы приехали, дом большой, в селе дел невпроворот, живи только», — думала Дарья Павловна. Она даже не видела, как отец с сыном вышли на воздух. Убрала стол и поспешила
Те беседовали на крыльце о каком-то пруде. Числав держал газету и читал:
«Протянется он около трех километров, за год колхоз будет брать десятки тонн карпа…»
— Эту статью, сынок, я прочитал. Пруд нам, сынок, нужен, да разве не хватает Суры? Рыба и в ней пока есть. Не использовали бы ее воду на заводах — лещей решетом черпай. А сейчас уже последнюю рыбешку заморили. Сколько браконьеров у реки, столько жителей и в Саранске нет.
Иногда так думаю: не люди приезжают, а муравьи. Едут и едут на своих машинах, у каждого — сети и бредни. Рыбе метать икру не дают. Я о другом, сынок, беспокоюсь: если Бычий овраг запрудят, он все сурские луга зальет. Где стадо будем пасти, ведь скотина глину не ест.
Дарья Павловна слушала возле открытой двери. Не выдержала, спустилась к ним и сказала:
— Числав, наша черемуха тоже под водой останется?
— До нас, мама, вода не дойдет. По-моему, правильно пишут, на что нам Бычий овраг?
Дарья Павловна облегченно вздохнула. Две черемухи за огородом Судосевых, совсем около Суры, очень близки Числаву. Сейчас это смех, а в детстве он поднимался на них и старался с верхушек увидеть то, что было за горизонтом. Сергей, его брат, все спрашивал:
— Числав, что там?
— Лес и дороги! — кричал он сверху.
— Куда дороги?
— В Кочелай…
И вот они потянули их судьбу в Ульяновск… Там, перед их многоэтажным домом, ни черемух, ни лугов. Хорошо, что Волга рядом.
Вскоре Числав стал возиться около «Жигулей». Ферапонт Нилыч принес из колодца два ведра воды, взял из сеней тряпки и стал мыть машину. Отец с сыном молчали, будто все уже высказано.
— Ты правда сегодня уедешь? — наконец-то спросил старший Судосев.
— Сегодня, отец… Там работа ждет.
— Давно хочу спросить, да все забываю: сколько под твоей рукой людей?
— Более двухсот.
— Это, выходит, половина нашего колхоза. Смотри-ка, а я думал…
В Ульяновск Числав отправился под вечер. Поставил между сиденьями две банки молока, ведро картошки и, сев за руль, посигналил. Похожая на небесный цвет машина покатилась по асфальту мимо цветущей черемухи, к шоссе. К той дороге, которая когда-то их с братом потянула в город…
Ферапонт Нилыч грустно помахал рукой и зашел в сад.
Деревья были осыпаны будто снегом. Густые ветви, словно пояса с бахромой эрзяночек, спустились вниз, держали рой жужжащих пчел. Сад Судосев посадил той весной, когда Сергей родился. За двадцать четыре года он разросся, грядку лука негде посадить. Жена сколько раз говорила: «Выруби за двором яблони. Яблоки все равно в рот не возьмешь. Вместо них калину посади». Нет, не вырубил — такую красоту губить? Правда, за последние годы кое-какие деревья пришлось поменять. Их почему-то полюбили соловьи. Один прилетает сюда каждую ночь, садится на макушку анисовки да так запоет — аж душа светлеет. На новых яблонях второй год Ферапонт Нилыч оставляет два-три бутона. Оставишь больше — рано постареют.