Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Во всем этом не было бы ничего неприятного, если б Берлин не показался мне в этот приезд таким противным городом и если б мне не было совестно перед Вами и самим собой за свою непростительную небрежность, беспечность и расточительность. Берлин удивительно кажется скверным, жалким и скучным после Парижа. К тому же, я застал здесь лютый мороз с ветром, и до сих пор погода продолжает быть отвратительной. По части музыки я, как всегда, оказался здесь несчастливым. Как нарочно , в опере даются “Mарта”, балет “Эллинор” и тому подобные вещи, а концертов интересных никаких нет. Правда, что здесь каждый вечер можно слышать отличный оркестр и хорошую программу уБильзе,ия был там два вечера сряду, но я никак не могу помириться с обычаем немцев, слушая симфонии Бетховена, пить пиво, кофе, есть сосиски с капустой и т. п. прелести, вследствие чего к концу, в особенности в зале, образуется атмосфера совершенно невозможная. Многое можно
Сегодня в опере дают “Фераморса”. Это опера Рубинштейна, написанная им в ту эпоху, к которой относятся все его лучшие вещи, т. е. лет двадцать тому назад. Я довольно сильно люблю ее, и мне очень хотелось попасть на сегодняшнее представление, но не оказалось ни единого билета. Сам Рубинштейн провел здесь два месяца и только вчера уехал в Петербург.
Представьте, Надежда Филаретовна, что я уже начинаю тяготиться своей праздностью и горю желанием скорее приступить к инструментовке сюиты.
Какова-то у Вас погода? Здоровы ли Вы? Беспрестанно думаю о Вас, добрый, милый, бесценный друг! Вспоминаю с стеснением сердца о чудных днях, проведенных во Флоренции, и о всем этом очаровательном четырехмесячном периоде времени. Я даже предаюсь иногда неопределенным мечтам о том, что, может быть, все это когда-нибудь еще повторится. У меня есть к Вам большая просьба, друг мой! Не найдете ли Вы возможным, чтобы и в нынешнем году я мог провести несколько дней в Браилове перед Вашим переездом туда? Мне этого страстно хочется, и если Вы найдете возможным удовлетворить мою просьбу, то я буду безгранично счастлив и благодарен Вам. Но само собой разумеется, что если Вы найдете этому какие бы то ни было препятствия, то мне хотелось бы, чтобы Вы нисколько не стеснялись отказом. Я очень понимаю, что могут найтись причины, вследствие которых это желанное пребывание в Браилове представит неудобства или неловкости. А покамест я буду лелеять себя надеждой, что мечта: моя осуществится. Я прошу Вас об этом потому, что, несмотря на всю мою любовь к жителям Каменки, я ощущаю иногда совершенно непобедимую потребность пожить несколько дней без всякого общества, и, разумеется, нигде для меня одиночество не представляет столько прелести, сколько в Браилове.
Я продолжаю с невыразимым интересом читать “Les confessions” Руссо. Как жаль, что эта книга недоступна для женщин! С одной стороны, мне бы хотелось, чтобы Вы прочли ее, с другой стороны, я возмущаюсь мыслью, что Вы будете читать описание в ней многочисленных его любовных похождений, рассказанных во всей цинической наготе их. Это ужасно досадно. Интерес этой книги состоит в том, что не знаешь, чему больше удивляться: симпатичным сторонам личности Руссо или отвратительным. Человек этот при всех своих нравственных превосходных качествах совершал иногда поступки, внушающие мне к нему ненависть и презрение. Самый возмутительный его поступок состоит в том, что пятерых детей своих, прижитых от любимой и прекрасной женщины, он отдал в воспитательный дом в качестве enfants trouves [найденышей (подкидышей)], и целые десятки лет прожил, нисколько не мучась, по-видимому, этим и не пытаясь узнавать о судьбе их!!! В этом поступке есть что-то до того меня оскорбляющее и возмущающее, что я целые часы провожу в размышлении, стараясь совместить столь феноменальное бессердечие с очевидными доказательствами доброго и любящего сердца, являющимися в других случаях его жизни. Вообще книга эта делает на меня поразительно сильное впечатление. Иногда я встречаю в ней описание таких его душевных проявлений, которые мне знакомы, но которых до этой книги я не встречал ни в одном литературном произведении! Так как многое в “Confessions” мне все-таки непонятно, то мне хочется прочесть целый ряд книг, посвященных описанию этого странного, непостижимого XVIII века. Постараюсь в Петербурге найти удовлетворение сильно затронутого любопытства. Мне хочется теперь знать, как смотрели на Руссо его современники, и из сравнения его автобиографии с другими отзывами найти ключ к уразумению этой необыкновенной личности, заинтересовавшей меня тем, что некоторые слабости ее поразительно тождественны с моими. Разумеется, сходство это не касается ума, который в нем хотя парадоксален, но велик, на что я решительно не имею и не могу иметь претензий.
До свиданья, милый, дорогой друг.
Ваш П. Чайковский.
45. Чайковский - Мекк
Берлин,
6/18 марта 1879 г.
Надеюсь, милый друг мой, что Вы получили письмо мое отсюда, написанное два дня тому назад. В нем я рассказал Вам, как вследствие своей глупости, неряшества, нерасчетливости, беспечности я очутился в Берлине почти без денег и в невозможности продолжать дальнейшее путешествие и как я тщетно дожидаюсь ответа Юргенсона. С тех пор прошло двое суток, и ответа никакого нет, несмотря на несколько телеграмм. Ничем иным я объяснить этого не могу, как болезнью или отсутствием Юргенсона. Между тем, время проходит, братья, наверное, обо мне беспокоятся, по всевозможным причинам мне страшно здесь-скучно и неприятно. В довершение всего, я поселился в дорогом отеле, денежный запас приходит к концу, и неизвестность начинает меня сильнейшим образом терзать и расстраивать. В этой крайности я решился телеграфировать Вам сегодня и просить прислать мне восемьсот франков, если возможно, посредством телеграфического перевода на банкира.
Мне несказанно совестно перед Вами, т. е. мне совестно не то, что я прошу у Вас денег, а то, что беспокою Вас и что выказываюсь столь резко в самом своем невыгодном свете, т. е. в качестве человека, никогда не умевшего и не умеющего умно распределять свои средства, как бы блестящи они ни были. То, что Вы теперь мне пришлете, дорогой друг, будет частью той суммы, которую Вы прислали бы мне к 1 апреля. Я не выхожу, следовательно, из своего бюджета и, в сущности, не совершаю особенно неделикатного поступка, и тем не менее мне безгранично совестно и мучительно было решиться сегодня обеспокоить Вас моей телеграммой. Для меня совершенно непостижимо, каким образом Юргенсон не отвечает мне ничего. Или он болен, или он отсутствует. Как бы то ни было, но ждать более нет сил. Очень может быть, что теперь, когда крайность заставила меня решиться обеспокоить Вас, ответ Юргенсона придет; тем не менее я буду ожидать здесь Вашего ответа. О, как мне противен Берлин и как мне противен пишущий сии строки.
Ради бога, простите меня, милый друг мой, за беспокойство. Ваш П. Чайковский.
В субботу, как я узнал из газет, Ауэр будет играть в Петерб[урге] мой концерт, и мне было бы очень приятно услышать. Но поспею ли?
46. Мекк - Чайковскому
Париж,
1 марта 1879 г.
8 часов утра.
А я на Вас очень сердита, мой милый, бесценный друг. Вы обещали мне”. и я очень держусь за это обещание, что при каждой надобности какой-нибудь денежной суммы Вы обратитесь ко мне, и вдруг теперь, когда Вам была такая крайняя необходимость в деньгах. Вы телеграфируете Юргенсону, а мне ни словечка, ай, ай, ай... Schande, Schande. Ведь поверьте, что. никто из Ваших друзей не любит Вас так горячо и искренно, как я,-за что. же забывать обо мне в минуту беды? Пишу Вам, не имея еще никаких сведений о том, получили ли Вы переведенные мною тысячу франков, но думаю, что Вы уже их получили, потому что я сейчас, по получении Вашей телеграммы, послала к своему банкиру, и все было сделано....
Я не жалею, милый друг мой, что не могу читать “Confessions” Руссо, потому что я этого человека терпеть не могу. Это был самый безнравственный циник, какого только я могу себе представить, животное с умом человека, и его безнравственность тем более неизвинительна ему, что он был очень умен, и вся нравственность в нем сводилась только к тому, чтобы незаслуженно не брать чужих денег. А ведь это не высокой пробы принцип и есть гораздо больше продукт самолюбия, чем действительной нравственности.
В прошлом году, когда в Женеве было это огромное празднование столетнего юбилея Руссо, тамошняя журналистика очень восставала против-этого чествования и говорила, что безнравственно воздавать такие почести развратителю юношества, и я с этим согласна. По моему мнению, у м не оправдывает безнравственности, а, наоборот, обязывает к нравственности, конечно, не считая, что она состоит в общественных любезностях и пустой болтовне; но ведь на то и ум у человека, чтобы всему отвести свое место. Одним словом, я к Руссо питаю отвращение и ни капли уважения....
Как меня радует, мой милый, бесценный друг, Ваше желание побывать в Браилове, и это очень легко устроить, потому что я, вероятно, попаду туда не раньше 10 мая, следовательно, если бы Вы захотели пробыть там от 15 апреля до 10 мая, то я буду бесконечно рада, дорогой мой, а там уж очень хорошо и в апреле, а в мае, уж Вы знаете, под самыми Вашими окнами соловьи поют, и сирень цветет,-прелесть! Итак, мой несравненный,. все будет готовок Вашему приезду 15 апреля.
До свидания дорогой, милый друг. Крепко жму Вам руку. Горячо. Вас любящая