Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Что до Вас, мой бесценный, то я так и предчувствовала, что Вас не оставят в покое, потому так и беспокоилась, не получая долго от Вас известий. Бедный Вы, бедный, какое тяжкое положение Вам послала судьба; как трудно бывает возвратить себе раз потерянную свободу. Да пошлет Вам бог силы и здоровья переносить это несчастье, но мне кажется, что все-таки надо бы стараться освободиться из этого положения, а теперь пока, конечно, бежать подальше от этого кошмара....

Будьте здоровы, мой дорогой, бесценный, неизменно любимый мною друг: Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

55. Чайковский - Мекк

[Москва]

3 апреля 1879 г.

Вторник.

Пожалуйста,

мой добрый друг, никогда не смущайтесь своим редким или малым писанием мне писем. Я даже убедительно-прошу Вас воздерживаться от писем и до тех пор не возобновлять Вашей прежней, т. е. деятельной и частой переписки, пока Вы вполне не отдохнете, пока не наступит время для Вас более-покойное и удобное. И если для этого потребовалось бы несколько лет, то мне никогда и на ум не придет сетовать на Вас. Ведь я отлично представляю себе, до какой степени Вы теперь заняты и как трудно Вам при не вполне добром здоровье находить время и силы для подробной переписки. Я так много останавливаюсь на этом предмете потому, что очень боюсь, чтобы когда-нибудь, хоть мимолетно, я не сделался для Вас предметом тягости или докуки. Что касается до меня, то позвольте писать Вам по-старому, с тою разницей, что я постараюсь не вызывать Вас на длинные xi утомительные ответы.

Впрочем, в эти три дня моего московского пребывания, конечно, я не напишу Вам ни одного обстоятельного письма. Откладываю это до Каменки. Вообще душа моя неудержимо стремится отсюда, из городов, в деревню. Приключение с известной особой сообщило всему моему пребыванию в Петербурге очень противный характер. Однако ж я объясню Вам (уже из Каменки), что собственно из этого столкновения с ней выйдут скорее хорошие для меня результаты.

Какое счастье, что государь наш остался жив и что убийца схвачен!! До следующего письма, мой дорогой, бесценный друг! Главное, будьте здоровы. Сердечный поклон Юлье Карловне, Милочке, Пахульскому. Последний, может быть, навестит меня завтра или послезавтра утром? Следующее письмо мое будет из Каменки.

56. Чайковский - Meкк

Москва,

6 апреля [1879 г.] По случаю болезни Коли Конради брат на один день отложил свою поездку. Уезжаю сегодня. Ужасный месяц, проведенный мной в обеих столицах, завершился вчера достойным финалом. Известная особа опять подвергла меня вчера преследованию. Из Каменки напишу Вам, в чем состоял мой вчерашний разговор с ней.

Уезжаю с чувством величайшей радости. Меня терзает мысль, что я в Москве ни разу не мог написать Вам путного письма. Приходится ограничиться этим коротеньким листочком. Будьте здоровы, драгоценный, милый друг! Да будут успешны все Ваши дела. До свиданья!

Ваш П. Чайковский.

57. Чайковский - Мекк

Каменка,

9 апреля [1879 г.]

Милый друг мой! Я, наконец, в Каменке. Путешествие было для меня истинной пыткой вследствие пустого, но весьма мучительного болезненного припадка, а именно, крапивной лихорадки. Здешний доктор говорит мне, что это в настоящем случае чисто нервное явление. Оно и неудивительно. В последний день моего пребывания в Москве я был совершенно неожиданно посещен известной особой. Не буду Вам передавать подробности этого свидания. Скажу лишь, что из области трогательных любовных излияний она неожиданно перешла к цифрам и вступила в торг. Она желает капитализировать свою пенсию, говоря, что это даст ей возможность покинуть Россию, где все на нее как-то особенно смотрят, и поэтому она не может работать. Развода она не желает. Я очень волновался во время ее пребывания и говорил с излишней резкостью, ибо не имел силы сдерживать себя. Отвечал, что капитализировать пенсию не могу, ибо даже если бы и нашлись подобные деньги, то ничто не может обеспечить меня от новых попыток с ее стороны выманивать у меня деньги. Впрочем, окончательный ответ обещал дать письменный отсюда. Мне стоило большого труда выдержать до конца и не перейти в бешенство. Наконец она ушла, на этот раз уже не бросаясь в мои объятия

и не пытаясь на нежные выражения чувств. В тот же день я получил от нее письмо с просьбой об экстраординарной субсидии.

В сущности, я имею скорее основания радоваться всему случившемуся. Более, чем когда-либо это непостижимо странное человеческое существо обнаружило свое пристрастие к презренному металлу. Сегодня я написал ей письмо, в котором выяснил, что 1) капитализация пенсии невозможна, ибо нет возможности без формального развода раз навсегда покончить с ее приставаниями, и 2) так как развода она или не хочет или не может понять его формальной стороны, то, следовательно, все остается по-старому. Писать письма я запретил ей и предупредил, что всякое ее письмо будет возвращено ей нераспечатанным.

Вообще же говоря, я могу жить совершенно спокойно, пока я не в Москве и не в Петербурге, и, следовательно, теперь, когда уже не скоро отсюда уеду, мне нечего беспокоиться. В случае, если по музыкальным делам придется все-таки бывать в Петербурге или в Москве, нужно будет просто обставить себя так, чтобы она не могла врываться ко мне неожиданно, как это случилось теперь.

Простите, друг мой, что я докучаю Вам этими скучными сторонами моей жизни. В сущности, я несу не особенное тяжелое наказание за свое безумие и не имею причин жаловаться, если после целого ряда счастливых дней, недель и месяцев случилось несколько минут неприятных и тяжелых. Если здоровье мое несколько и пострадало от этих неприятностей, то я здесь очень быстро поправлюсь. Погода стоит чудная. Соловьи и жаворонки поют, в саду много фиалок, солнце приветливо греет. Все мои ближние здоровы, завтра примусь за работу, и всего этого вполне достаточно, чтобы забыть маленькие невзгоды. Простите, что пишу мало сегодня. Я еще недостаточно покоен для беседы по душе.

Будьте здоровы, бесценный друг.

Ваш П. Чайковский.

58. Мекк - Чайковскому

Москва,

11 апреля 1879 г.

8 часов утра.

Как я давно об Вас ничего не знаю, мой милый, несравненный друг, и как постоянно вспоминаю и сожалею о том времени, когда мы жили так близко на нашей милой Viale dei Colli, когда я вполне чувствовала и пользовалась Вашим присутствием вблизи меня. Боже мой, какое это было несравненное и незабвенное время! Повторится ли оно когда-нибудь? Едва ли. А здесь на меня свалилось столько неожиданных тяжелых неприятностей, что я все еще не могу вполне очнуться от них, вполне усвоить себе их и тем более, когда возвращаюсь мыслью к Италии, к Villa Oppenheim и Villa Bonciani, то они представляются мне каким-то Эдемом, в котором всегда светит солнце, всегда тепло и покойно, хотя в действительности там было очень мало солнца. Но такова сила душевного впечатления, она освещает и согревает....

В каком положении Ваша опера, Петр Ильич? Скоро ли будет печататься, и чем Вы занимаетесь теперь? Что поделывает наша сюита? Хорошо ли Вы устроились в Каменке? Здоровы ли все Ваши? Природа, я думаю, еще не хороша? Что повесть Модеста Ильича не печатается ли уже? Посоветуйте ему, чтобы он написал что-нибудь антисоциалистическое. Как меня огорчают и пугают эти внутренне-политические смуты, как хорошо, что стали принимать крутые меры против этих безнравственных пропагандистов. Страшно ехать в провинцию, в особенности на юг.

До сих пор я не могла собраться ответить Вам, дорогой друг мой, по. поводу чтения Вами Rousseau. Я его терпеть не могу, я считаю его человеком без сердца, циником и развратителем юношества, и меня очень радовало, когда прошлое лето в Женеве, во время празднеств по случаю его юбилея, почти все журналисты восставали против этого hommage [благоговения] ему и повторяли об нем то же, что я в нем нахожу. Вся его честность сводилась только к тому, чтобы не брать даром чужих денег, а он и понять не мог, что существует честность гораздо выше этой, а это есть только потворство своему самолюбию, самоугождение. Я не поклонница денежной честности, потому что это есть принцип расчета, а не сердца, а я выше всего ставлю в человеке сердце.