Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Вот на этих-то определениях, сложившихся у меня из моих собственных ощущений, я и скажу, что Струнная серенада Ваша, это-чистая музыка. Она превосходная музыка, но производит впечатление только на ум человека, не затрагивая ни сердца, ни нервов, тогда как, например, наша симфония, она все время действует на сердце и нервы до того, что, кончивши ее, надо сказать: “je n'en peux plus” [“мне больше невмоготу”], и целый день не можешь образумиться, оторваться от этого впечатления. Так же на меня действуют Ваши Andante из Первого квартета, Andante из Второго квартета, дуэт короля и Дюнуа из “Jeanne d'Arc”, моя любимая ария из “Опричника”, письмо Татьяны, да, боже мой, и не перечтешь, сколько еще превосходных, буквально потрясающих вещей, потому что после них я вся дрожу.

Простите, милый, дорогой мой,

за то, что я Вам говорю, но ведь я знаю, что никто не умеет быть так снисходителен к неучам, которые умеют чувствовать. Из того, что я говорила о действии на меня любимых пьес Вашего произведения, Петр Ильич, не следует, чтобы они действовали только на сердце и нервы, чтобы музыка эта была только чувственна я,-о, нет, там и ум восхищается, поражается неожиданностью, прелестью, логичностью, богатством мыслей и знания дела, и потому человеку так и жутко, что он весь приходит в возбуждение.

Вот Вам, мой милый, всегда добрый и снисходительный друг, весь мой вздор, от которого я однако отрешиться не могу, потому что это мои впечатления.

Милый друг, знаете ли Вы романсы Балакирева? Я недавно с ними познакомилась, и они мне ужасно понравились. Я в них нахожу какую-то картинность, которая действует на воображение. Вы не только там слышите мелодию, но Вы слышите ее в какой-то обстановке, в воображении подымается что-то, о чем человек себе хотя и не дает прямого отчета, хотя и не укладывает в определенный вид, но перед ним рисуется туманная картина, он не только слушает, но и видит что-то. Скажите мне, дорогой, Ваше мнение об этих романсах. А теперь надо кончить, ко мне приехали по делу. До свидания, бесценный мой. Будьте здоровы и не забывайте безгранично любящую Вас

Н. ф.-Мекк.

392. Чайковский - Мекк

Каменка,

24 августа [1881 г.]

Не хочу растравлять Вашей раны, милый, дорогой друг мой, и потому не скажу ничего относительно чувств, испытанных мной, когда я прочел известие о продаже Браилова. Дай бог Вам поскорее свыкнуться с мыслью об этой утрате. Мне кажется, что, дабы забыть это, если возможно, и вообще успокоиться, Вам необходимо как можно скорее уехать за границу. Пока Вы находитесь в центре Вашей деловой сферы, сожаление об утрате Браилова будет, мне кажется, брать верх над сознанием освобождения от главного источника забот Ваших. Но итальянское солнце, свобода и тишина заставят Вас сильнее ценить тот результат продажи Браилова, что большая обуза свалилась с плеч Ваших.

Я решительно не знаю теперь, где проведу сентябрь. Здесь оставаться мне бы не хотелось, ибо, во-первых, никого не будет, а, во-вторых, дом будет постепенно разоряться по случаю перевозки всей обстановки в Киев, а это совсем не веселая картина для моего бедного Алеши, которого мне хотелось бы повеселить в те три недели, которые он проведет со мной. Очень вероятно, что в начале сентября я попаду в Москву и Петербург и затем куда-нибудь уеду с Алешей, может быть, в деревню к Модесту.

Дорогой друг мой! Я боюсь, что каменские жители будут лишены удовольствия увидеть- в среде своей милых сыновей Ваших. Сестра моя едет прямо в Киев для свидания с своими мальчиками и двумя дочерьми. Оттуда она проедет прямо в Одессу, где должна по требованию карлсбадского доктора купаться в море. Доктор этот не хотел ее пустить из Карлсбада прежде, чем она не дала слова провести несколько дней на берегу моря. Так как она очень стосковалась, проживя два месяца без детей, то берет с собой в Одессу маленького Юрия и двух дочерей, Веру и Анну, старшая же, Таня, вместе с отцом будут жить в Киеве для надзора за мальчиками и Тасей, а также для приготовления к концу сентября квартиры, в которой все семейство водворится на зиму. Таким образом, в Каменке в начале сентября никого не будет. Не найдете ли Вы возможным отпустить сыновей Ваших или, по крайней мере, Колю в Одессу? Мне очень досадно и грустно, что Каменке не удалось эти летом залучить Колю и Сашу, жаль будет, если придется еще на один год отложить знакомство их с семейством Льва Вас[ильевича].

Мне невыразимо хотелось бы, чтобы судьба поставила Вас-когда-нибудь в возможность услышать мою Серенаду в настоящем исполнении. Она много теряет на фортепиано,

и мне кажется, что две средние части, будучи исполнены скрипками, заслужили бы с Вашей стороны симпатию. Но мнение Ваше совершенно справедливо относительно первой части и финала. Тут действительно только игра звуков, не способная задеть сердечные струнки. В первой части я заплатил дань моему поклонению Моцарту; это намеренное подражание его манере, и я был бы счастлив, если бы нашли, что я не слишком далек от взятого образца. Не смейтесь, дорогая моя, что я так заступаюсь за свое последнее детище. Мои отцовские чувства к нему, вероятно, еще оттого так пылки, что с тех пор я ничего не написал. Никогда не извиняйтесь передо мной, дорогая моя, если не вполне одобряете то или другое из моих писаний. Мне и в голову не приходит никогда сетовать за откровенное изложение мнений. Неужели же я могу хотеть, чтоб Вы всегда безусловно хвалили меня? Напротив, чем откровеннее Вы будете всегда мне высказывать Ваши впечатления от моей музыки, тем отраднее мне будет принимать Ваши одобрительные отзывы. Впрочем, я все-таки льщу себя надеждой, что если не вся серенада, то некоторые части ее попадут в число Ваших любимцев. Мне очень, очень хотелось бы этого!

Вы спрашиваете меня о романсах Балакирева. Я совершенно разделяю Ваше мнение относительно их. Это, положительно, маленькие chef d'oeuvr'bi, и некоторые из них я люблю до страсти. Было время, когда я не мог без слез слушать “Песнь Селима”, и еще я высоко ставлю его “Песнь золотой рыбки”. В хорошем исполнении этот последний романс производит обаятельное впечатление.

Я ничего не буду писать Вам о состоянии моего духа, ибо боюсь увлечься и впасть в жалобный тон. Одно только скажу: мне просто необходим отдых и одиночество, и я мечтаю об Италии, о каком-нибудь уголке Рима или Флоренции, где бы можно было спрятаться. Я много рассчитывал на прелести Симаков; теперь, когда это оказалось неосуществимо, буду лелеять мечту об Италии, которую приведу в исполнение, если останусь жив и здоров, в начале октября.

Предстоящий приезд Алеши не только не утешит и не уврачует мои сердечные раны, но, скорее, растравит их. Сознавать, что он вернулся ко мне другим и притом только для того, чтобы снова оставить меня, это будет очень горько и отравит удовольствие свидания.

Будьте здоровы, дорогая моя. Дай вам бог поскорее устроиться с делами и уехать подальше! Кто знает, быть может, где-нибудь в Италии придется нам пожить в одно и то же время!

Безгранично Вам преданный

П. Чайковский.

393. Мекк - Чайковскому

1881 г. августа 28. Москва.

[Телеграмма]

Покорнейше прошу сообщить мне в свое время адрес Александры Ильинишны в Одессе.

Надежда фон-Мекк.

394. Чайковский - Мекк

Каменка,

29 августа [1881 г.]

Милый, дорогой друг! В ответ на полученную мною телеграмму поспешаю ответить, что сестра моя из Киева приехала на несколько дней сюда, а 1 сентября отправляется, но не в Одессу, а только через Одессу, где она остановится лишь на один или два дня у моего брата Ипполита. Цель ее поездки не морские купанья, как я писал Вам в прошлом письме, а виноградное леченье. Для этого она один месяц проведет в Ялте. Итак, дорогая моя, если возможно, чтобы сыновья Ваши или, по крайней мере, Коля провели несколько дней в Крыму, то это было бы отлично. Когда я сообщил сестре о том, что Вам угодно, чтобы они ближе познакомились с ней, то она чрезвычайно этому обрадовалась и поручает мне передать Вам ее горячую благодарность. Сыновья Ваши (особенно Коля) произвели на нее обаятельно-симпатичное впечатление.

Через несколько дней дом наш совершенно опустеет. Одни едут в Ялту, другие в Киев; Лев Васильевич] будет странствовать между этими двумя городами и Каменкой, а я решился дождаться здесь приезда Алеши, с которым куда-нибудь уеду, вероятно, к Модесту. Брат Анатолий уехал вчера в Москву.

Сестра поселится в Ялте или в гостинице “Россия”, если там найдется место, или же на даче Никол[ая] Вас[ильевича] Давыдова. Во всяком случае, Коле, если он туда отправится, не трудно будет найти ее.

Жду с нетерпением письма Вашего, чтобы узнать, едете ли Вы в Италию и когда именно.