Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
У нас также сделалось холодно, но всё же рано утром и без солнца девять и десять градусов тепла, а днем от семнадцати до двадцати, но много дождя идет. Это печально. Мне хочется проехаться в Nantes, но боюсь, что погода помешает. Будьте здоровы, мой милый, дорогой мой друг. Как я желаю, чтобы Вы могли хорошо устроиться в Майданове и чтобы никто не беспокоил Вас. Прошу Вас, дорогой мой, написать мне, куда я могу послать Вам перевод на бюджетную сумму, и простите мне, что несколько опаздываю. Всею душою безгранично Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
296. Чайковский - Мекк
Г. Клин, с. Майданово,
22 сентября 1885 г.
Милый, дорогой друг!
Наконец давнишняя моя мечта осуществилась: я у себя, в деревне, и хотя мой дом не составляет моей собственности, но всё же в течение двух лет я буду иметь право распоряжаться им совершенно свободно, и во всяком случае то, что, я теперь имею, есть нечто довольно близкое к осуществлению
Я думаю прожить в Майданове с месяц и в конце октября отправиться в Каменку для присутствования на празднестве двадцатипятилетия супружеского сожительства сестры и Льва Васильевича.
Опера моя (“Чеpeвички”) пойдет в Москве не ранее января, так что до тех пор я совершенно свободен. Весной мечтаю съездить в Италию.
Виделся в Москве с Генрихом Пахульским. Он принят преподавателем и получил отпуск на год. По-видимому, он совершенно доволен, чему я весьма радуюсь.
Будьте здоровы и счастливы, дорогой, бесценный друг!
Всем Вашим шлю свой привет.
Беспредельно преданный Вам
П. Чайковский.
297. Чайковский - Мекк
С. Майданово,
27 сентября 1885 г.
Милый, дорогой друг!
Сейчас получил письмо Ваше, за которое премного благодарен Вам. Мне грустно было узнать из него, что Вы не поедете в Италию. Ведь, если не ошибаюсь, холера ослабевает, и, вероятно, зимой ее вовсе не будет. Неужели Вы снова будете лишены наслаждения подышать воздухом Италии? Мне самому так хочется Италии, я ощущаю такую неотложную потребность в ней, что решил в конце зимы во что бы то ни стало отправиться месяца на три во Флоренцию, Рим и Неаполь. Теперь, когда я перестал быть бездомным скитальцем, путешествие будет иметь для меня двойную прелесть.
Я чрезвычайно доволен своим домиком, своим одиночеством и свободой, и беспрестанно благодарю бога, ниспославшего мне, наконец, то, чего я так давно жаждал. Работу свою я, наконец, вполне окончил и сдал для гравировки. Покамест отдыхаю, но уже подумываю приняться за новый труд. Готовое первое действие оперы “Чародейка” лежит передо мной, и я уже начинаю увлекаться предстоящей задачей. Милый друг! Мне нравится высокомерное отношение, Ваше к опере. Вы правы, относясь к атому, в сущности, ложному роду искусства недоброжелательно. Но есть нечто неудержимое, влекущее всех композиторов к опере: это то, что только она одна дает Вам средство сообщаться с массами публики. Мой “Манфpeд” будет сыгран раз-другой и надолго скроется, и никто, кроме горсти знатоков, посещающих симфонические концерты, не узнает его. Тогда как опера, и именно только опера, сближает вас с людьми, роднит Вашу музыку с настоящей публикой, делает Вас достоянием не только отдельных маленьких кружков, но при благоприятных условиях - всего народа. Я думаю, что в этом стремлении нет ничего предосудительного, т. е. что не тщеславие руководило Шуманом, когда он писал “Геновефу”, или Бетховеном, когда он сочинял своего “Фиделио”, а естественное побуждение расширить круг своих слушателей, действовать на сердца по возможности большего числа людей. Не следует только при этом гоняться за внешними эффектами, а выбирать сюжеты, имеющие художественную цену, интересующие и задевающие за живое.
Я написал для училищного юбилея не кантату, а просто хор, который на празднике должны петь воспитанники. Текст для этого хора также пришлось написать самому.
Милый друг! Перевод бюджетной суммы всего проще послать в заказном письме прямо сюда, т. е. в г. Клин. Если же Вам почему-либо удобнее послать в Москву, то потрудитесь адресовать в магазин Юргенсона. Заранее бесконечно благодарю Вас.
Из письма Вл[адислава] Альб[ертовича] (которому прошу Вас передать поклон
Беспредельно преданный
П. Чайковский.
298. Мекк - Чайковскому
Chateau Belair,
6 октября 1885 г.
Милый, бесценный друг мой! Простите меня еще раз, что я так опаздываю с посылкою перевода, но в последнее время это уже не я виновата, а провинция. В нашем городишке Тур нельзя получить перевода в Россию, потому что редко кто, и знает о существовании такой страны, поэтому перевод выписывали из Парижа, и на это понадобилось три дня. О, эта провинция, провинция! Я терпеть не могу маленьких городишек, так же как и мелких талантиков, и те и другие вечно во что-то лезут, что-то корчат из себя, хотят представляться большими и крупными, а ни сил, ни средств на это нет, - таков и наш Tours. А знаете, дорогой мой, под каким впечатлением я разразилась против мелких талантиков? Под впечатлением каталога, присланного мне Юргенсоном. Я выписала из Москвы Вашу Первую сюиту, и при этом! Юргенсон прислал мне свой каталог. Я развернула его, но там пошли Acher'ы, Jungmann'ы, Spindler'ы, так мне просто противно стало, и я бросила его; и зачем это магазины держат такие произведения? А кстати, говоря о музыке, позвольте мне, дорогой мой, вступиться за симфонический род музыки, как Вы вступаетесь за оперный. Вы говорите, что Вашего “Манфреда” сыграют раз-другой, и потом он скроется надолго. Как Вы можете говорить так, когда Бетховенские симфонии играются и теперь и игрались всегда, и слушались и слушаются с величайшим наслаждением. Симфоническая музыка имеет не только свойство доставлять удовольствие, но она имеет и образовательное значение, и никогда не только Ваш “Манфред”, не только хорошие симфонии и увертюры, но и никакие хорошие оркестровые сочинения никогда не пропадут и не потеряют своего места в музыкальной и педагогической литературе. Вот видите, дорогой мой, про “Геновефу” Шумана редко кто знает, а его “Манфреда” все знают; а ведь Ваш “Манфpед” будет еще лучше, и уверяю Вас, милый друг мой, что впоследствии, когда Вас поставят выше Бетховена, это будет - за Ваши симфонические сочинения, а не за оперы. Симфония есть чистое искусство, а опера - реальное искусство, а я признаю реализм в жизни, но не люблю pro в искусстве и не признаю” в поэзии. Простите, дорогой мой, что я берусь трактовать о том, чего не понимаю, но я вступаюсь за свои чувства.
Как я рада, милый друг мой, что Вы устроились оседлым образом и что Вы -довольны Вашим местопребыванием. Дай бог, чтобы ничто не нарушало Вашего спокойствия, Вашего уединения и мирной жизни. Я в своем маленьком Belair также блаженствую, хотя и сознаю постоянно, что мне следует продать его, но он так мил, что рука не поднимается. Вы не можете себе представить, дорогой мой, какой хорошенький этот холмик; и насколько у Вас мало видов из окон, настолько у меня их много кругом, - со всех сторон очень веселые, оживленные виды. К тому же, у меня прелестные коровки, провизия своя, чудесные фрукты, в особенности груши, дюшесы, великолепные. Поэтому я, как только идет дождь, я продаю Belair; когда выглядывает солнце и освещает эту бархатную траву, эти разноцветные деревья, я не продаю Belair. Это смешно, но естественно.
Как меня глубоко тронул Ваш отзыв о моем Володе и как я бесконечно счастлива, что он Вам тем и показался, что он есть; я Вам горячо благодарна, милый друг мой, за Ваш добрый отзыв о нем.
Все Мои, слава богу, здоровы. Сашок, как видно из его писем, занимается очень усердно и успешно, Аня, жена его, немножко хворает, доктор находит малокровие, но это - болезнь века.
Дорогой мой, перевод дали, как Вы увидите, на Banque de Commerce prive a Moscou; это, должно быть, Московский Купеческий банк. Я послала, как и прежде, чек отдельно, а письмо посылаю отдельно на случай, если бы перевод затерялся, то, чтобы Вы знали, что он был послан, а мы могли бы разыскивать его.
У нас второй день чудесная погода, рано утром морозило (два градуса тепла), а теперь, в восемь, часов утра, уже пятнадцать градусов тепла, а среди дня вчера на солнце было тридцать семь градусов тепла, - чудесно! Мы очень много бываем на воздухе. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
299. Мекк - Чайковскому
Chateau Belair,
7 октября 1885 r.
Дорогой друг мой! Вчера утром я писала Вам письмо в одном из своих ненормальных состояний и припоминаю, что я наделала путаницы слов, так например, припутала ни с того, ни с сего педагогику к симфонической музыке. Вероятно, есть и еще что-нибудь в этом роде, поэтому, дорогой мой, я хочу предупредить Вас для того, чтобы Вы не удивлялись на будущее время, если Вы встретите в моих письмах слова, употребленные не в своем смысле, т. е. путаницу в словах. Это потому, что мои нервы дошли до крайних пределов расстройства, и на меня находят пароксизмы такого хаоса в голове, что я издергаю кучу слов, не сознавая их. Обыкновенно я пишу только сейчас, вставши от ночного сна, и состояние головы зависит у меня от того, как проведена ночь. Поэтому, милый друг мой, прошу Вас извинить меня, если в моем вчерашнем письме есть и еще какие-нибудь нелепости, но оговорюсь при этом, что они бывают только в словах, а отношения мои к предметам не изменяются.