Переправа
Шрифт:
— Никуда вам, други, от замполита не деться. Вот уеду в отпуск — вы все без меня перецапаетесь.
— Ни за что! — серьезно сказал Черемшанов. — Обещаю свято хранить ваши заветы. Кстати, о заветах… Вы обещали мне кое-что показать. Не передумали?
— Нет, нет. Свет Петровна, задание выполнено?
— Так точно, командир. Нести?
— Неси. Я хочу показать тебе, Сережа, последнюю работу. Предыдущие я делал в виде рассказов, по памяти. В общем, литературно обрабатывал. Что-то добавлял от себя, что-то опускал в интересах сюжета. А эта, как живое слово. Есть у меня один близко знакомый человек — Юрий Евгеньевич Бабин. Полковник в отставке. Сейчас преподает в Ленинградском университете. Этакий высоченный мужик с низким командирским баритоном. Человек тонкий, наблюдательный… рыбак, охотник, знаток старинного и современного огнестрельного оружия. Я его на днях разговорил и точно, слово в слово, записал… Получилось как бы от первого лица: безыскусственно и просто. Вот посмотри, я так и назвал их: «Эпизоды из жизни сапера».
Черемшанов уселся поудобнее и раскрыл папку.
На Волховском фронте, в его северной части, примерно южнее Мги, надолго сложилась неприятная для нас обстановка. На карте этот участок выглядел горлышком бутылки. Фашисты заняли господствующие высоты и здорово укрепили «горлышко».
Распечатать эту подлую бутылку нам не удавалось ни в сорок первом, ни в сорок втором году. Инженерные сооружения фашистов в ту пору были намного сильнее нашей огневой мощи.
Дело в том, что фашисты гораздо раньше нашего догадались не зарываться в землю, а строить деревоземляные заборы с амбразурами. Из-за этих заборов нам было трудно не только прорвать оборону, но и взять языка. А язык был нужен. Во что бы то ни стало. Тогда мы придумали такую операцию. Выбрали место, где расстояние между нашими и фашистскими укреплениями было ближе, но и мертвое пространство чтобы тоже было. Мы решили вытащить «языка» через амбразуру.
Прежде всего мы долге и внимательно наблюдали за облюбованным участком. Что такое фашист? Фашист — это «орднунг ист орднунг»: раз и навсегда заведенный порядок. Было установлено, что в определенное время они все уходят на обед. Остается только дежурный пулеметчик.
Обычно «языков» берут ночью. Это стало классикой. Но ночью у них повышенное боевое охранение, а в небе просто гирляндами висят осветительные ракеты — читать можно.
Мы решили взять дежурного пулеметчика — «языка» — среди бела дня, когда они уйдут на обед. Это было необычно, и мы надеялись, что в самой этой необычности залог успеха.
Ночью мы проделали проход в минном поле, и четыре человека подползли к забору противника, протянув за собой двойной провод из наших окопов, и улеглись под забором между амбразурами. Здесь мы пролежали с ночи до обеда, как говорится, «не пимши, не емши и не куримши…». И, по возможности, не «дышамши».
Когда фашисты ушли на обед, двое наших перемахнули через забор, ворвались в землянку и хотели взять пулеметчика. Но он оказался таким крепким — мясник из Франкфурта-на-Майне, — что вдвоем совладать с ним мы не смогли. Тогда к нам перелез третий и только втроем удалось протащить его через амбразуру, выбросив предварительно пулемет. Надо сказать, что мясник сопротивлялся до последней минуты — поджал ноги к животу, попробуй просунь его в амбразуру… Пришлось ножом уколоть его в окорок.
На этих двух проводах, что мы притащили с собой, «языка» поволокли к нашему переднему краю. Причем волокли не мы, а из окопов передового охранения. Трос тянули руками солдаты.
Когда фашисты разобрались, что к чему, то открыли такой огонь, что двум нашим разведчикам пришлось еще одну ночь пролежать под забором. Но «язык» был взят, взят при помощи солдатской смекалки.
Война — это та же работа. Если плохо делаешь свою работу, то расплачиваешься жизнью. Особенно у минеров.
Кто плавает сейчас по Беломоро-Балтийскому каналу, даже не представляет, что канала после войны не было. Так, узенький ручеек, который и ребенок мог перепрыгнуть.
В течение трех лет по каналу проходил передний край, и долбали его три года и мы, и фашисты. В результате обрушились все песчаные стены и канал стал несудоходным.
Обе стороны были буквально начинены минами. Они лежали в четыре яруса: мины натяжного действия, на самой земле и зарытые в землю — одни глубоко, другие мелко.
На финские минные поля, естественно, никакой документации не было, то есть не было карт минных полей. А на наши минные поля документация была, но она совершенно не соответствовала действительности. Во-первых, схема — это для штаба, а в натуре совсем другое дело. Война все-таки шла… Во-вторых, было много мин самодельных, солдатской выдумки.
Когда мы начали разминировать, было много подрывов. Люди гибли не только из-за мин, созданных солдатской смекалкой, но и из-за финских пластмассовых мин — мыльниц, как мы их называли. В этих самых мыльницах не было магнитных частей, и поэтому их не брал миноискатель.
Опыта разминирования в таких масштабах и такой плотности у нас не было, но минеры гибли, и нужно было искать не только причину, но и выход из создавшегося положения.
Мы стали думать: когда больше всего подрывов? Оказалось, перед обедом и в конце рабочего дня — перед ужином. Следовательно, люди чаще ошибаются, когда они устают и голодны. Тогда мы ввели двухсменную работу. До этого мы работали от зари до зари. Солдаты перестали подрываться, и сразу подскочила производительность, хотя в одну смену людей теперь работало вдвое меньше.
Как-то мы приехали проверять один из участков лейтенанта Смирнова. Идем по давно разминированному полю, вдруг сзади взрыв и тут же другой… Я обернулся. Вижу, Смирнов лежит покрытый землей, и земля эта дымится… Выяснилось, что он наступил на мыльницу, а когда падал, то левым боком упал на вторую мыльницу…
Оказалось, что по нашим тылам шастали диверсанты и ставили мины на очищенные участки. К сожалению, мы по-настоящему не придали этому значения.
Дорога Петрозаводск — Сортавала была нами полностью разминирована. Уже несколько дней шла по ней наша техника. А потом вдруг начала подрываться. Представляете, как красиво мы выглядели перед командованием? Да если бы только в этом было дело! На дороге-то подрывалась наша техника…
Оказалось, что когда мы разминировали, то, вынув взрыватель, складывали мины на обочине. Взрывать их было некогда, вывозить некуда. А диверсанты вставляли взрыватели и ставили эти же мины на дорогу. Те самые диверсанты, которые разбрасывали мыльницы по разминированным участкам.
Нельзя было в таком деле жалеть время, надо было уничтожать мины. Ведь мы же слышали о диверсантах, но не придали этому значения. Высока цена ошибки на войне.
В ноябре сорок первого года я учился на ускоренных инженерных курсах. Здесь готовили офицеров разных специальностей. За три месяца нас научили многому, но мне ни разу не пришлось увидеть за время учебы вражескую мину. Я учился топографии…
Когда я после курсов прибыл в часть, меня назначили командиром взвода саперов и сразу же дали задание: разминировать поле и взять «языка». Я уже говорил, что ни одной вражеской мины и в глаза не видел.
Задание можно решить двумя способами: пойти самому или послать подчиненных. При моем «опыте» было соблазнительно послать подчиненных. Но я же молодой взводный, мне нужно было завоевать уважение солдат, утвердить свое нравственное право быть командиром.
Со слов бывалого человека я знал, что у немцев есть прыгающие мины с таким взрывателем, что если взять гривенник, вставить его в какую-то прорезь на взрывателе и повернуть, то мина как бы выключится… Потом этот взрыватель можно отвернуть и уничтожить. В моем взводе этой прыгающей немецкой мины тоже еще никто не видел.
Я так боялся встречи с этой миной, что она не попалась мне ни тогда, когда мы шли к минному полю за «языком», ни на обратном пути. Но за живое меня взяло.
Днями позже я и еще один взводный, мой товарищ и сокурсник, сползали на передний край, нашли две шпринг мины и, выгнав всех из дома, занялись самостоятельным изучением этих прыгающих мин.
Конечно, было страшно — мы могли запросто взлететь к небесам. Но еще страшнее было бы, если бы меня, молодого командира, спросил мой сержант: «Вы знаете эти мины?» Разве мог я ему ответить, что не знаю?
Петрозаводск освободили в 1944 году. Он был буквально напичкан минами. Немцы заминировали не только каждый дом, но и каждый бугорок, чуть ли не каждое дерево. Что делать? С фронта саперов не снимешь, а своих нет. Тогда Обком партии вместе с командованием решили организовать курсы минеров.
Вопрос был решен так: мы, то есть фронтовые саперы, обучим группу специнструкторов, а они уже будут учить других. Нам собрали группу из офицеров пограничников и несколько человек из местного населения. Что-то вроде дружинников. Мы обучили их всему, что знали сами.
Среди наглядных примеров, которые мы им демонстрировали, чтобы подавить у них минобоязнь и подготовить психологически, был пример с противотанковой миной. Мы говорили: «Противотанковые мины для человека не опасны», брали настоящую мину, ставили на предохранитель и становились на мину ногами. Она, естественно, не взрывалась.
И вдруг… На одних занятиях, которые проводил офицер пограничник, происходит взрыв. Почти вся группа обучающихся погибла, осталось только несколько раненых.
Что же произошло? Пограничник собрал свою группу и сказал: «Эта мина для человека безвредна». Положил мину на пол и начал на ней подпрыгивать. Прыгнул раз, второй, а на третий… Хотя видел, что мы на мине не прыгали.
Дело в том, что сами минеры привыкают к тому, что противотанковая мина человеку не страшна. Мина эта рассчитана на статическую нагрузку. Пограничник весом примерно сто килограмм прыгнул на полметра, и… мина получила динамическую нагрузку уже в двести пятьдесят килограмм. Мы-то были уверены, что он достаточно грамотен.
Черемшанов закрыл папку и задумался. Груздев покосился на притихшую в уголке за холодильником Светлану Петровну и закурил.
— Что скажешь? — обеспокоенно спросил он.
Черемшанов был необычно серьезен и молчалив. Груздев в нетерпении затоптался по кухне. До сих пор он никому, кроме Светланы Петровны и Ксюши, не давал читать свои работы и даже не предполагал, как это страшно — отдавать на суд…
— По-моему, интересно. Поучительные истории, — сказал наконец Черемшанов и неловко улыбнулся. — Я плохой судья по литературе, Владимир Лукьянович, но мне нравится, что без прикрас, как есть в жизни. И подумать есть о чем… Я бы на этих историях построил беседы с личным составом.
Груздев обрадовался и победно взглянул на Светлану Петровну, словно она была не его болельщиком, а критиком.
— Значит, есть простор для мысли, Сережа? Это славно! Этого мне и хотелось больше всего, понимаешь? Подожди, я тебе сейчас еще кое-что покажу…
В коридоре раздался хлопок двери, стук брошенной на пол сумки с книгами, и в кухню вошла замерзшая Ксюша. Она прислонилась плечом к косяку двери и сказала жалобно:
— Роди-ители, как у вас хорошо… Тепло, и пахнет вкусненьким…
— Господи! Откуда ты? — спросила Светлана Петровна.
— Из Австралии.
Ксюша подошла к плите и стала греть над чайником руки.
— Нормально ответить матери не можешь? — грозно вопросил Владимир Лукьянович.
— Могу, — не оборачиваясь, сказала Ксюша, — на нормальный вопрос. Как по-вашему, откуда я могла приехать?
Ксюша налила в чашку чая, взяла из блюда на холодильнике кусок пирога и села за стол. Все молча смотрели на нее. Внезапно Ксюша сморщила нос и чихнула.
— Ничего не понимаю, — удивленно сказала она. — Я ехала домой, замерзла, как… как часовой в степи…
— Так поздно? Одна? — возмущенно сказал Груздев.
— Разве домой только днем можно приезжать?
Черемшанов рассмеялся и встал.
— Я пойду, Владимир Лукьянович. Действительно, поздновато засиделись, особенно для вполне женатого мужчины. Ксюша, если начнут бить — беги к нам. Спрячем.
— Сразу и бить, — проворчала Светлана Петровна и чмокнула Ксюшу в щеку, — бр-р, какая холодная… А, может быть, и стоит, как думаешь, девица Груздева?
Черемшанов подмигнул Ксюше веселым глазом, приподнял пальцем кончик своего веснушчатого носа, дескать: не боись, держи нос выше! И вышел. Груздев пошел его провожать.
Светлана Петровна подсела к дочери.
— У тебя все в порядке? Ничего не случилось?
Ксюша снова чихнула. Чих прозвучал возмущенно и обиженно.
— Мам, да вы что? Ничего у меня не случилось. Просто завтра у нас всего одна пара, вот я и смылась… Суббота же завтра, мама. Ты что, забыла?
Владимир Лукьянович еще из коридора услышал слово «суббота» и насторожился.
— Суббота? — подозрительно спросил он. — Значит, еще одна суббота?
— Ты их коллекционируешь? — спросила Светлана Петровна.