Переправа
Шрифт:
Старший лейтенант Хуторчук был дома. Я еще в коридоре услышал, как он что-то напевает без слов, и постучал.
— Алло! — крикнул Хуторчук. — Кто у телефона?
Я открыл дверь и бодро отрапортовал:
— У телефона рядовой Белосельский. Прибыл по поручению…
— Отставить. Скажи своими словами.
— У лейтенанта обгорел китель, а его вызывает полковник. Просил принести полевую форму.
Когда я вошел, Хуторчук лежал на кровати, обложенный раскрытыми книгами со множеством закладок. На его груди покоился
— Наслышан о вашем легендарном рейде. Но мимоходом. Гони подробности.
Пока он доставал из шкафа полевую форму и портупею, вытаскивал из-под кровати сапоги, я рассказал ему все, что уже рассказывал вам.
— Конец света! — кратко резюмировал он. — Не растерялись, воины, — хвалю!
Я взял аккуратно свернутую форму и шагнул в двери.
— Белосельский, вы ничего не хотите у меня спросить?
Я почувствовал, как полыхнули мои несчастные лопухи. Конечно, у меня был вопрос и именно к нему, только он-то откуда узнал?
— Хочу.
— Валяй.
— Почему вы меня не наказали? Виноват я, а не сержант.
Он улегся и закинул руки за голову. Супермен-интеллектуал в часы досуга. А я стоял над ним нелепым вопросительным знаком — в одной руке сверток с одеждой, в другой лейтенантовы сапоги восемьдесят пятого размера. И ждал, пока их благородие соизволят оторвать глаза от потолка.
— Можете быть свободным, товарищ Белосельский, — сказал он и покосился на меня смеющимся синим глазом.
Я разозлился. Что за дела?
— Я не получил ответа, товарищ старший лейтенант.
— Зато я его получил. В твоем вопросе. И рад за тебя, Белосельский. А теперь — мухой!
Что я говорил, комиссар? Сразу видно — кадровый. Я уже закрывал за собой дверь, когда услышал негромкое:
— Кстати, Белосельский…
Он по-прежнему лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок.
— Кстати, Белосельский, на том месте, где стоит казарма, во время войны стоял медсанбат для тяжелораненых… Дневальный находился примерно на том же месте, где у тумбочки дневалил ты, только этажом ниже… И тоже уснул. Диверсанты вырезали вхолодную почти весь госпиталь. Четыреста человек… За городком на берегу стоит памятник. Ну, а теперь беги.
И я побежал.
Глава XXI
— Разрешите, товарищ полковник?
— Заходите, лейтенант, мы вас ждем.
Малахову почудился в словах командира упрек. Он вспыхнул, как всегда, мгновенно и до корней волос и, зная за собой эту несчастную способность краснеть, как девица, готов был провалиться сквозь пол. Неловкость Малахова усиливалась еще и тем, что, когда они вернулись после пожара в полк, Дименкова на месте не оказалось и он вынужден был, как бы через голову ротного, докладывать дежурному по полку. А теперь этот вызов к полковнику…
В кабинете кроме командира находились замполит и начальник штаба. Груздев сидел, расставив ноги, и наслаждался покоем в персональном кресле, а майор Черемшанов напротив него за приставным столом, и оба смотрели на Малахова с приятным удивлением.
Полковник встал и сделал два шага навстречу Малахову. Они были примерно одного роста, оба темноволосые, спортивные, но в отличие от подтянутого до щегольства полковника, Малахов и в военной форме выглядел безнадежно штатским.
— Прочел ваш рапорт, — Муравьев улыбнулся, — оценил стиль и действия. Благодарю за службу.
— Спасибо, товарищ полковник, — смущенно сказал Малахов, но, увидев полные священного ужаса глаза Черемшанова, спохватился: — Служу Советскому Союзу!
Полковник удовлетворенно кивнул и оглянулся на замполита и начальника штаба, точно приглашал всем вместе полюбоваться, как на глазах растет лейтенант.
— Что у вас с головой?
— Пустяк, товарищ полковник. Через день и следа не останется.
Муравьев показал на стул и сказал:
— Садитесь, Борис Петрович. Есть предложение поощрить ваших солдат. Кого считаете достойным?
— Отлично проявили себя солдаты, — довольно пробасил Груздев, и по его тону Малахов понял, кто внес предложение о поощрении. — Обязательно надо отметить. Это прекрасный пример исполнения долга.
Малахов внутренне сжался. Разговор не застал его врасплох, но он предвидел, что его точка зрения не понравится командованию. И поэтому спросил резче, чем было нужно:
— Орденами наградить?
— Зачем же? — удивленно спросил Груздев. — Можно ограничиться внеочередным отпуском Степанову, а остальным благодарность перед строем.
Полковник взял из стаканчика карандаш, задумчиво покрутил его в пальцах. В вопросе Малахова было непонятное сопротивление, и он не знал, как на него реагировать.
— Объяснитесь, Борис Петрович, — наконец сказал он и откинулся на спинку стула, дав понять, что готов слушать.
Малахов перевел дыхание, стараясь побороть волнение. За время службы он вполне оценил расстояние между командиром взвода и командиром полка. Но пугала его не дистанция, пугала неизвестность — захотят ли понять?
— Человек обязан хорошо работать, — заранее ожесточаясь, сказал Малахов. — Я считаю, что поощрять надо только исключительные заслуги, не входящие в рамки штатных обязанностей.
— А тушение пожаров входит в штатные обязанности взвода, я правильно понял? — спросил Груздев, неприятно задетый, что Малахов отказывается от благодарности, о которой лично он хлопотал перед командиром.
— Входит, товарищ подполковник. Я сегодня уже говорил моим солдатам, что тушение пожаров, спасение людей, предотвращение аварий — обязанность каждого гражданина, а солдата в особенности.