Пересадка
Шрифт:
В стародавние времена в Махигуле соперничали два города-государства, Мейюн и Гьюй. Они соревновались во всем — в торговле, в науках и искусствах, а также постоянно спорили из-за границ.
В мифе об основании Мейюна говорилось, что богиня Тарв, проведя приятную ночку со смертным, молодым пастухом по имени Мей, подарила ему свой синий звездный плащ и сказала, что когда он его раскинет, то на той земле, которую покроет плащ, вскоре возникнет большой город, а он, Мей, будет там правителем. Пастуху показалось, что город будет не так уж и велик, от силы футов пять в длину и три в ширину, но спорить он не стал, а выбрал хороший кусок пастбища на земле своего отца да и раскинул на траве плащ богини. И вдруг — о, ужас! — плащ стал расширяться, разворачиваться, и чем больше
Что же касается города Гьюя, то и о его создании имелся весьма занимательный миф, в котором говорилось об одной девушке по имени Гью, которая как-то теплой летней ночью уснула прямо на поле своего отца. Бог Балт увидел ее с небес и как бы между прочим овладел ею. Проснувшись, Гью страшно рассердилась. Она не желала мириться с подобным «правом первой ночи» и заявила, что немедленно расскажет обо всем жене Балта. Чтобы ее умилостивить, Балт пообещал, что она родит ему сто сыновей, и они станут основателями великого города, который будет построен на том самом месте, где Гью утратила свою девственность. Вскоре — и гораздо быстрее, чем это казалось возможным, — Гью действительно обнаружила, что беременна, и, еще больше рассердившись, отправилась прямиком к жене Балта, богине Тарв. Но Тарв не сумела изменить того, что натворил ее супруг; она лишь кое-что исправила, и в положенный срок Гью родила — но не сто сыновей, а сто дочерей. Девочки быстро выросли и, став весьма предприимчивыми молодыми женщинами, основали город на месте той фермы, что принадлежала их деду по матери. Они правили в этом городе долго и весьма успешно, так что и после их смерти город Гьюй продолжал процветать.
К несчастью, западная граница земель, принадлежавших отцу Гью, проходила прямо через ручей Алон, до которого дотянулся восточный край звездного плаща Тарв.
Жители Гьюя и Мейюна долго спорили о том, кому принадлежит этот клочок земли у ручья шириной менее полумили. И потомки Мея, и потомки Гью предъявляли свои права на эту землю; одни утверждали, что она завещана им богиней Тарв, другие — что Балтом. Но и сами божественные супруги никак не могла прийти к общему мнению по этому вопросу.
Балт поддерживал потомков Гью и не желал слушать никаких возражений. Он же обещал девушке, что ее потомки будут владеть этой землей и править этим городом? Значит, так тому и быть, хотя Гью и родила ему не сыновей, а дочерей.
Тарв была гораздо больше склонна соблюдать правила честной игры. К тому же она явно не испытывала никаких теплых чувств к многочисленному потомству ста дочерей-бастардок ее ветреного муженька, так что сказала Балту, что одолжила Мею свой плащ до того, как он, Балт, изнасиловал эту несчастную Гью, так что Мей имеет преимущественное право и на эту землю, и на этот ручей.
Балт посоветовался со своими внучками, и те сказали, что участок земли к западу от ручья Алон всегда считался собственностью отца Гью и его предков, и так было, по крайней мере, лет за сто до того, как Тарв одолжила Мею свой звездный плащ. То, что плащ случайно занял часть земель, принадлежавших отцу Гью, было, по всей вероятности, простой оплошностью со стороны Мея, и город Гьюй готов простить ему эту оплошность, если город Мейюн заплатит небольшую репарацию — шестьдесят волов и десять золотых слитков. Один из этих слитков они превратили бы в листовое золото и покрыли им алтарь храма Балта Всемогущего. И распре был бы положен конец.
Тарв ни с кем советоваться не стала. Она сказала мужу, что ее слова о том, что городу Мейюну будут принадлежать все те земли, которые покроет ее звездный плащ, означали именно это, не больше и не меньше. И если жителям Мейюна так уж хотелось покрыть золотом алтарь в храме Звездной Тарв (что они сделали
Вот тут-то оба города и взялись за оружие; и в последующих событиях боги Балт и Тарв не играли уже никакой значимой роли, хотя их то и дело страстно призывали на помощь и жители Мейюна, и жители Гьюя.
В течение двух-трех последующих поколений спор продолжал тлеть, и временами жители Гьюя совершали вооруженные вылазки на противоположный берег ручья, в те земли, на которые они предъявляли свои права. Берег ручья длиной примерно в полторы мили служил постоянным поводом для раздоров. Ручей Алон напоминал скорее небольшую речку — ярдов тридцать в ширину в наиболее мелком месте и гораздо уже там, где его бег сдерживали берега футов пять высотой. Кроме того, в северном его конце — как раз на той территории, вокруг которой и шли споры, — было несколько неплохих заводей, где водилась форель.
Вылазки жителей Гьюя всегда встречали ожесточенное сопротивление, но если им все же удавалось каким-то образом удержать кусочек суши на западном берегу ручья Алон, они быстро возводили там нечто вроде стены, полукругом обнося ею территорию вдоль ручья. В таких случаях жители Мейюна, собравшись с силами, штурмовали стену, разрушали ее, отгоняли захватчиков на тот берег и возводили другую стену, но уже на восточном берегу ручья.
Однако именно в это место на берегу ручья скотоводы Гьюя привыкли гонять свои стада на водопой, так что они тут же начинали ломать возведенную жителями Мейюна стену, а лучники Мейюна стреляли в них, попадая то в человека, то в корову. И тогда уже в сердцах жителей Гьюя вскипал гнев, и из ворот города изливались новые вооруженные отряды, которые вновь захватывали земли к западу от ручья Алон. Приходилось вмешиваться миротворцам. Собирался Совет Отцов Мейюна, собирался Совет Матерей Гьюя; они выносили решение о прекращении битвы, они посылали на поле брани гонцов и дипломатов, и те сновали туда-сюда через ручей, пытаясь как-то урегулировать данную проблему, но все их усилия оказывались тщетными. Хотя нет, порой им все же удавалось достичь кое-каких результатов, но затем в один прекрасный день обязательно случалось что-нибудь непредвиденное. Например, какой-нибудь пастух из Гьюя перегонял свое стадо через ручей на богатые пастбища, где с незапамятных времен паслись коровы обоих городов, а мейюнские пастухи, окружив нарушившее границу стадо, угоняли его на свою территорию и запирали в загоне, обнесенном высокой изгородью. И пастуху из Гьюя ничего не оставалось, как вернуться домой, горестными воплями призывая гнев Балта обрушиться на головы бессовестных воров. Или же два рыболова, всю жизнь ловившие рыбу в тихих заводях Алона выше того места, где скот переходит ручей вброд, начинали вдруг спорить о том, в чьих это озерах они ловят рыбу. Порой дело доходило до драки, и тогда каждый из них бросался в свой город, призывая немедленно изгнать захватчиков. И все начиналось сначала.
Не так уж много людей погибло во время этих столкновений, но все же в обоих городах то и дело хоронили совсем молодых мужчин, и наконец Совет Матерей Гьюя решил, что эту кровоточащую рану следует раз и навсегда вылечить, причем без кровопролития. И, как это бывает довольно часто, небольшое изобретение породило значительное открытие. Рудокопы, добывавшие медь в шахтах близ Гьюя, незадолго до этого изобрели довольно мощную взрывчатку. В ней-то Совет Матерей и увидел средство для решения этой территориальной проблемы.
Они приказали начать работу, объем которой был поистине огромен. Охраняемые лучниками и копейщиками, жители Гьюя яростно копали землю, закладывая взрывчатку, и в течение двадцати шести часов сумели изменить русло Алона на протяжении всех спорных полутора миль. С помощью взрывчатки они направили ручей значительно западнее прежнего русла, по той территории, границы которой считали своими законными. И новое русло Алона проходило как раз вдоль той линии, на которой сохранилось немало развалин тех стен, которые строили жители Гьюя и разрушали жители Мейюна.