Перешагни бездну
Шрифт:
Домулла встал и переступил порог. В лицо пахнуло болотной прелью, сыростью. Комары исчезли. Они не переносили прохлады.
На противоположной стороне дворика, огороженного высокими связками камыша, у фонаря «летучая мышь» сидела булунгурка и веточкой водила по песку.
— Чего не спите? — удивился домулла.
— Муж сказал не спать, слушать ночь и горы. Приказал вас разбудить, если что...
— А что вы делаете?
— Рамль! — охотно ответила булунгурка и смело поглядела на домуллу. Рамль — это гадание.
Женщина оказалась словоохотливой.
— Смотри! Копаю ямки в песке. Ряд за рядом. Ямки соединяю ярычкаыи по паре. Все ямки нашли пару. Одна осталась. Неладно получилось. Ох, Турабджан... Не попал бы в омут на переправе.
Но она не волновалась ничуть. Она знала, что муж ее опытен и ничего с ним не случится. Она зевнула.
— Идите спите — я посторожу, — предложил домулла.
Со снеговых гор дул бодрящий ветер, и сон у него пропал.
— Э, нет. Турабджан сказал: «Кони у начальников хороши. Как бы Кумырбек не позарился. Сторожи!» Муж у меня строгий. Палка у него крепкая, а бока у меня мягкие...
— Э, слышу разговор. — Из хижины вышел, кутаясь в халат, Мирза Джалал. — Слышу, говорят. И вы, Микаил-ага, не спите. И мне что-то не спится. Пойдемте! Коней, что ли, посмотрим.
ВОЛШЕБНЫЙ ДОКТОР
Смотри! Этот мир — вихрь,
неостанавливающаяся тень.
Омар Хайям
Как я устал от морей и от гор на пути моем.
О Хызр, покровитель странников,
помоги мне своей благосклонностью!
Хафиз
Микаила-ага и Мирза Джалала соединяли узы дружбы еще с 1922 года, с беспокойных времен, когда по Зарафшанской долине бродили остатки басмаческих банд. Тревожно было на дорогах и в кишлаках.
... В ту ночь Мирза Джалалу не хотелось спать. Нет-нет, и до его слуха доносило дробный перестук, точно рассыпали мешок орехов по железному листу. Где-то стреляли — и далеко и вблизи. Ползла ночь, полная тревоги.
Лежа навзничь, ощущая затылком плотность ватного ястука, Мирза Джалал смотрел вверх на балки потолка, на которых трепетный огонек лампы высвечивал цветной поблекший узор, столь сложный, что никак не удавалось проследить все его хитросплетения.
И череда мыслей хитро сплеталась. Самая пытливая память могла сколько угодно разбираться и так и не разобраться в путанице завитков и линий, узлов и завязок, стройных и прекрасных, но таких неясных и неопределенных: и колеблющаяся в иссиня-голубоватом небе перистая голова финиковой пальмы, и тусклый свет горловины бухарского зиндана вверху, над головой, и искаженное лицо губернатора, и смешно покачивающийся на ишаке караванбаши, и каменное бесстыдство истуканов индусского храма, и скачка на коне с саблей в руке, и холодок Каабы на губах, и льдистое дыхание плоскогорий Тибета, длинных, как жизнь, и мертвых, как смерть, и неистребимый стыд в сердце, и жгучая боль в спине от палок эмирского палача, и юная аравитянка, которую он спас рыцарски от насильника, и мучения перехода через Нубийскую пустыню, и желтый оскал черепа на камне у юрты, где-то на Тянь-Шане, и жгучее ощущение обиды, когда он узнал, что арабские шейхи, купленные Лоуренсом, предали его, и ночевка в пещерах...
В мире трое жалки: властелин, лишившийся трона; богач, впавший в нищету; мудрец, живущий среди дураков. Слабое утешение. От мыслей нет сна. Так стучит в голове. Стучит...
Мирза Джалал встрепенулся и сел в постели. Со двора доносился стук. Кто-то стучал в ворота курганчи.
— Ночь, а стучатся... Кто? — сварливо залопотала со сна жена аравитянка. Она зябко натянула ватное одеяло на коричневые налитые плечи. — Спать не дают.
Недовольно Мирза Джалал посмотрел на дверь. В каморке у ворот жил привратник. Когда-то на Афрасиабскон дороге он привлек внимание Мирза Джалала манерой говорить: «Боже правый! Ему не до нас. А ты старый знакомый, дай рубль взаймы».
Откуда бы Мирза Джалалу быть «старым знакомым» у нищих. Но Мирза Джалал не только дал милостыню убогому философу, но и привел его домой, обласкал и поселил у себя. Никаким философом нищий, конечно, не был. Работал с прохладцей, но пожить любил. Один управлялся с блюдом плова. В кургалче его прозвали Ишикоч — Открой Дверь! Настоящего имени его никто не знал.
Мирза Джалал прислушивался к голосам во дворе. Там было промозгло, неуютно и пахло влажной глиной. Он набросил на плечи чапай из верблюжьей шерсти, сунул босые ноги в холодные кавуши и, шаркая подошвами, вышел.