ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
Шрифт:
Точно также, сидя в стенах монастыря в центре Москвы, можно очень гневно обличать, скажем, ислам или иудаизм. А я вот посмотрел специально житие равноапостольных Кирилла и Мефодия: как святой Константин (в постриге принявший имя Кирилл), вел споры с иудеями. Ни разу он не сказал иудеям: «Вы — дети Сатаны», «Ваш бог ложный», «Ваши молитвы к демону возносятся, это псевдобог»… Ничего подобного он не говорил. Напротив — на диспуте с евреями «сказал же Философ всем: Братья и отцы, и друзья, и дети мои» (Житие Константина, 11).
По себе знаю, что иногда вещи, которые я когда-то осуждал, теперь воспринимаю спокойно, с радостью, или даже призываю к этому. Например, когда я раньше слышал сообщения о том, что на Западе команда семинаристов или монахов сыграла в футбол, я бывал возмущен. Сейчас, когда я вижу, что такое происходит в жизни наших семинарий, — радуюсь.
Что и когда обличать — очень сложный вопрос. Думаю, что установка должна быть не на то, чтобы обличить, а на то, чтобы подарить.
Границу «подстройки» и терпимости нужно определять каждый раз заново, когда ты находишься в состоянии миссионерского
446
Аналогичным представляется преподобному Симеону Метафрасту поведение апостола Фомы: «Вступив в такую вот страну, великий апостол ни в чем не выказал надменности и кичливости, не стал разговаривать высокопарно и хвастливо и не сделал ничего напыщенного и показного, но украшенный Христовым смиренномудрием, облачился в него вместо всего остального мира и защиты. С грязными волосами, с бледным лицом, весь сухой и тощий, он, коротко говоря, напоминал скорее не тело, а тень от тела. Одетый в бедный и рваный плащ, благожелательный нравом, убедительный словом, вызывающий огромное удивление своими делами, он ободрял смиренных и обуздывал нрав заносчивых. С таким настроем и образом жизни он оказался среди индов, и вскоре слава о нем достигла самых отдаленных (частей этого) народа. Когда (Фома) увидел, что ими владеют предрассудки, иссушающие самые глубины их души, он не сразу кинулся обличать, не прибег к упрекам, решил не пользоваться таким снадобьем, как суровость. Ведь он знал: то, что укреплено в наших душах долгой привычкой, нелегко поддается уничтожению, но скорее изменяется под воздействием убеждения, нежели силы. Поэтому он больше прибегал к мягкости, доброй манере и приятным словам» (Иванов С. И. «Апостольская Сирена»: памяти Симеона Метафраста на апостола Фому (BHG,1835) // Византийский временник. M., 2006. Т. 65 (90). С. 322).
Апостолы однажды жестко запретили языческой жрице пророчествовать о них, хотя она сказала правду: Они рабы Бога Всевышнего! (см. Деян 16:16–18). Но последующие отцы с благоговением цитировали «Сивиллины пророчества» (см. Августин. О Граде Божием. 18, 23) и трактаты, приписываемые египетскому богу Гермесу Трисмегисту. А блаженный Иероним в евангельской притче о неверном домоправителе [447] увидел совет об использовании нехристианских знаний для проповеди христианства [448] .
447
См. Лк 16:1-13.— Ред.
448
Блаженный Иероним Стридонский. Письмо 97 (121). Алгазии, 11 // Творения. Т. 3. С. 96.
Я бы не хотел сам определять эти границы. Я предпочел бы, чтобы мне их подсказали люди, сами обладающие положительным и большим миссионерским опытом. Да только где ж сегодня таких людей найдешь… Так что боюсь, что не мне придется учиться на чужих ошибках, а будущим миссионерам — на моих.
Строго формально наша Церковь на сегодня не выработала критериев, что можно, а чего нельзя. Еще в 1991 году, на первом Съезде православной молодежи я спрашивал, в каких изданиях можно публиковаться миссионерам, работающим с молодежью, а в каких нельзя. Вот, если у меня берет интервью «Московский комсомолец», могу ли я дать это интервью или не могу? Для меня на этот вопрос до сих пор нет ответа. Есть ли такие лекционные площадки, такие помосты, такие кафедры, на которые вообще нельзя всходить, потому что даже чистое слово, сказанное с них, будет загрязнено?
Из житий святых мы знаем о подвижниках, которые приходили к проституткам в их блудилища ради проповеди покаяния. Древними юродивыми мы готовы сегодня восхищаться. Ну, а сегодня как расценить поступок миссионера, принесшего свой материал в «МК», — как проявление мужества, как юродство или как безвкусие?
Чтобы уж окончательно обрисовать сложность этой проблемы — скажу, что в V веке появилось переложение Евангелия от Иоанна стихами. Оно было вполне ортодоксально, пользовалось успехом в церковной и придворной среде. Но с точки зрения жанра и поэтической техники (то есть по форме, а не содержанию) эта поэма — «Деяния Иисуса» — было воспроизведением поэмы «Деяния Диониса». Само по себе принятие христианским поэтом языческого произведения за образец для подражания не скандально. Скандален выбор этого образца, поскольку «Деяния Диониса» выделяются даже на фоне общей античной фривольности своей откровенной порнографичностью.
Современные исследователи полагают, что это был сознательный эпатаж: V век — это время зарождения христианского юродства, а юродивый может и в женскую баню зайти и там пребыть не разгоряченным [449] .
Миссионер говорит ради конкретных людей, чьи глаза он видит перед собой. Его критик держит перед глазами не людей, но лишь катехизис (зачастую не общецерковный, а лишь составленный им самим по своему вкусу).
449
См. Иеромонах Григорий (Лурье). Время поэтов, или praeparationes areopagiticae // Нонн из Хмима. Деяния Иисуса. M., 2002
В мире святоотеческих (то есть богословски допустимых) суждений миссионер должен отыскивать те, которые могут максимально приблизить к Православию ту аудиторию, с которой он сейчас работает. И эти суждения могут быть непохожи на те святоотеческие же речения, которые изучают в воскресных школах. Заметив эту разницу — лучше обрадоваться тому, насколько же неожиданным и разнообразным может быть Православие, а не брать в руки цензорские ножницы.
Подобная «аллергия» по-своему объективна и неизбежна. Для того, чтобы быть понятым, миссионер должен говорить на языке внешних. Для иудеев я был как иудей; для подзаконных был как подзаконный; для чуждых закона — как чуждый закона. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (ср. 1 Kop 9:20–22).
Поэтому миссионер всегда немного вне Церкви (хотя бы в своем языке). Он на ее пороге, на той границе, которой она соприкасается со внешним миром. Чтобы быть вполне понятным — он должен говорить на языке внешнем, то есть — внецерковном. Именно потому, что миссионер обращается к нецерковным людям, он не имеет права беседовать с ними на нашем внутрицерковном языке. «О, нам известен язык церковной кафедры и алтаря, который вне церкви звучит как китайский!» — с горечью и с правом воскликнул Карл Барт [450] . Значит — нужен другой язык.
450
Bapm К. Очерк догматики. Лекции, прочитанные в университете Бонна в летний семестр 1946 года. СПб., 1997. С. 52.
И тут вопрос вкуса. Вопрос в том, все ли языковые и стилистические средства «мирского» языка миссионер может использовать. «Евангелие от митьков» все же неуместно [451] . С этим согласны все церковные люди. Но семинарский язык в проповеди к «внешним» бездействен. И нельзя раз и навсегда установить границу допустимого. Это область поиска и вопрос вкуса (а споры о вкусах — самые безнадежные).
Дело ведь не только в подборе слов, дело и в выборе способа аргументации и подборе аллегорически-притчевого ряда. Для человека, который не вкусил Царствия Небесного, об этом Царстве можно говорить только в притчах. Притчи из жизни палестинских крестьян, которые использовал Спаситель, сегодня уже далеко не всех способны воодушевить. Христос брал примеры для Своих проповедей из той бытовой среды, в которой Он в эту минуту находился. Беседует Он с горожанами — говорит о купцах. Беседует с рыбаками — и Царство Божие уже подобно неводу. Беседует с землепашцами — и вот уже притча о сеятеле. Говорит со скотоводами — и мы видим притчу о добром пастыре. Причем говорит не на книжно-храмовом иврите, а на разговорном арамейском языке.
451
А мне в годы моего студенчества на факультете журналистики МГУ доводилось начинать разговор с агрессивно настроенными рокерами, прибегая именно к языку митьков — своебразных юродивых советского андеграунда. Юмор и ирония этой субкультуры позволяли в необидной форме подвергнуть радикальному сомнению «крутизну» собеседников. Лишь после такого выравнивания позиций можно было рассчитывать на серьезный разговор уже, собственно, о дарах и парадоксах православия. — Прим. диакона Михаила Першина
И наши Евангелия написаны на подчеркнуто народном языке. Греческий язык Евангелия — это даже не литературный язык, не классический аттический диалект. Это диалект койне, своего рода «суржик» Римской империи. Это — греческий для не-греков. Во всем Евангелии нет ни одного «термина» [452] . Евангелие можно читать без словаря. Для Евангелия вообще характерна какая-то нарочитая, подчеркнутая провинциальность [453] . Слово не просто стало плотью. Оно стало сыном плотника, а не императора. Воплотилось Оно у провинциалов-евреев, а не у египтян или эллинов.
452
— Единственным исключением мне кажется выражение «нищие духом»: это слово вызывает недоумения у людей, не знакомых с ветхозаветными книгами. Но для иудейской среды оно было вполне понятно и не вызывало ни недоумений, ни просьб о растолковании (см. об этом главу «О чем проповедовал Христос» во втором томе моей книги «Сатанизм для интеллигенции» [М., 1997]).
453
Святитель Николай Японский в молитве «Отче наш» слово «хлеб» перевел как катэ — иероглиф с корнем рис. См. Бесстремянная Г. Христианство и переводы Библии в Японии // Альфа и Омега. M., 2006. № 2 (46). С. 135