ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
Шрифт:
В старых книгах легко читать советы о том, что с эллинами надлежит быть похожим на эллинов, а с иудеями надо говорить на языке иудеев. Легко восхищаться мудростью древних миссионеров и благоговеть перед иконописными ликами древних юродивых. Ну, а с сегодняшними людьми можно ли быть сегодняшним, с русскими можно ли быть русским, а с молодыми — молодым?
Почему подстраиваться под вкусы и мнения стариков — не зазорно, а вот говорить на языке, интересном молодежи, предосудительно?
Я еще застал времена, когда церковные иерархи посещали заведомо нецерковные и даже антицерковные собрания и при этом свои речи там корежили так, чтобы услаждать собравшихся язычников-геронтократов. Я имею в виду кремлевские банкеты и приемы по поводу 7 ноября — дня антирусской и антицерковной революции. Я помню, как архиереи и священники кланялись «вечному огню» (уж
Уже в 809 году Константинопольский собор пояснил, что церковные правила могут не соблюдаться в отношении к императору (по толкованию современного историка это означает, что «непреклонная императорская воля представляет собой форс-мажорное обстоятельство, которое дает право архиерею применить икономию, если речь не идет
0 покушении на устои веры» [444] .
А вот миссионерское наставление Константинопольского патриарха Николая Мистика, датируемое 914–916 годами: «Если ты видишь, что они (варвары-язычники) на что-то негодуют, выноси это терпеливо, особенно если ослушники принадлежат к высшему слою народа — не к управляемым, а к тем, кому выпало управлять. В отношении же подвластных можно тебе, если придется, прибегать и к более суровым и насильственным мерам, несообразностей же не следует допускать никоим образом. Когда речь идет о тех, кто обладает большими возможностями чинить помехи в деле спасения всего народа, необходимо рассчитать, как бы мы, сурово обойдясь с ними, не утратили их, вконец разъярив и полностью восстановив [против себя] и верхи, и низы. У тебя перед глазами множество примеров человеческого поведения: ведь и врач частенько отступает перед тяжестью заболевания, и кормщик не пытается сверх возможного вести свой корабль против течения, и тот, кому вверено командование, зачастую даже против желания подчиняется напору войска. Знаешь ты и то, как обстоят дела у нас: как учитель, вынужденный снести непослушание учеников, чтобы не подвергаться их глупым и нелепым выходкам, пощадит бесстыдство непослушных учеников и поддастся им на время, только бы они все-таки слушали урок» [445] .
444
Афиногенов Д. Е. Константинопольский патриархат и иконоборческий кризис в Византии (784–847). M., 1997. С. 51.
445
Цит. по: Иванов С А. Византийское миссионерство. M., 2003. С. 189
Как видим, у нас готовы на весьма растяжимую «икономию», на многие и многие уступки и компромиссы, только когда речь идет о светской власти. А сколько уступок делалось и делается нашей Церковью бабкам и их суевериям! Но сделать шаг навстречу нашим же детям отчего-то считается недопустимым…
Критики молодежной рок-миссии боятся, что люди утратят ощущение неотмирности Церкви, побывав на «православных рок-концертах».
Но утратить можно только то, что уже есть. Неужели у современной молодежи есть ощущение «неотмирности Церкви», ощущение ее инакоприродности миру? Они видят в Церкви часть мира. Для них Церковь синоним не вечного, а прошлого. У большинства из них с церковным миром взаимная аллергия. На большинство из них вполне по-мирскому уже наорали в храме. Конечно, если у этого молодого человека со словом Церковь связывалось представление о монахе, который в своем уединении с умилением молится за весь мир, то в таком случае появление священника на рок-концерте будет заземлять его «трансцендентальное» представление о Церкви. Но боюсь, что у большинства современной молодежи со словом Церковь совсем иная ассоциативная связь. Для них это в лучшем случае музей или дом престарелых. В худшем — мир агрессивной скуки.
А эти стереотипы разбивать должно. Эти стереотипы разбивать можно — в том числе и с помощью «православного рока». «Месседж», который посылает сам факт соединенности рок-концерта с православным священником, вполне ясен: Православие — оно и для тебя, для твоего поколения.
Священник в любой среде, будь то в среде рокеров, футболистов или банкиров,
И еще этот факт означает, что ты интересен Церкви. Заинтересованность судьбой другого человека есть первое проявление любящего отношения. Для молодого человека это один из главных вопросов: нужен ли он кому-то, любим ли он. Причем он ясноразличает любить и использовать. Если Церковь вышла за свои привычные границы, пришла в его мир не с тем, чтобы этот мир разрушить, а с тем, чтобы поговорить, подумать, — значит, в Церкви есть любовь не только к своим преданиям, но и к живым людям.
Именно обратное означало бы, что Церковь обмирщилась. Церковь, с миссионерским равнодушием и с презрением взирающая на мир детей и молодежи, была бы Церковью, забывшей о Боге, Который дал ей миссионерское поручение. Именно вертикаль, связь с над-временным Богом дает Церкви свободу от простого копирования прошлых решений. Если однажды Церковь потеряет эту свою свободу, именно это и будет признаком утраты «неотмирности». Такая Церковь стала бы институтом, всецело слившимся со своей историей.
Ведь миссия — это несение новизны другим. Возвещаемое им Евангелие будет новым для неофитов. Но и для самой Церкви опыт проповеди за ее пределами тоже есть нечто всегда новое. Миссия — это проповедь за пределами того языка, на котором церковные люди учат своих родных детей и на котором они, быть может, были научены сами. Быть в церковной традиции — значит понимать смысл ее форм. А понимать смысл — значит быть способным к переводу на другой язык. Отказ от перевода, осуждение самой его возможности есть тоже форма обмирщения Церкви, уравнивания ее с миром прошлого.
Но если Церковь, не меняя своей веры, своей молитвы, не утрачивая уже найденных и освященных ею языков благовестия, сможет освоить еще один язык — язык современной культуры, — это будет еще одним признаком ее жизни, а значит, неиссякнувшей связи с Небесным ее Источником.
Обмирщение Церкви, то есть понижение планки ее духовного уровня, происходит не на рок-проповедях. Скорее это происходит на повседневных молебнах. Когда священник освящает некую фирму, мило улыбаясь спонсорам и никак не объясняя сути христианской веры, когда в храме совершаются крестины, отпевания или венчания без слова назидания — вот тогда Церковь «обмирщается» до конторы магико-ритуального обслуживания. А проповедь есть проповедь — где бы она ни звучала… Проповедь не может оцениваться по месту своего произношения. Важно — православная она или нет, доходчива или нет.
Да и вообще боязнь «обмирщенности» несколько странна для людей, почитающих Бога, Родившегося на скотном дворе… Ты, главное, помни, зачем ты пришел в мирское собрание. Если батюшка придет на рок-концерт, чтобы там подпевать, это, действительно, станет обмирщением, а если проповедовать — то это будет нормальной пастырской работой.
Совсем не нов для Церкви вопрос о том, где должна проходить граница между конформизмом и нон-конформизмом в миссионерстве, где грань между традицией и свободой в работе миссионера.
Он не нов и не отвечен. Потому что тут по сути не может быть однозначного ответа. Пока ты сидишь где-то в кабинете, в библиотеке, можно проводить такие границы, а в жизни — как это определить?
Легко сказать: «это можно, а это нельзя». Легко кого-то осудить. А вот как ты сможешь смотреть в глаза человеку потом?
Приведу страшный пример. Мы с вами можем сейчас сказать гневные слова с осуждением, допустим, гомосексуалистов. А вот теперь представим себе, что в храм на исповедь приходит такой человек, с такой проблемой. Вы сможете как священник, то же самое повторить, с той интонацией, с какой недавно беседовали в своем кругу на эту тему? Или будете искать уже другую интонацию, другие слова, понимая, что перед вами не объект идеологического спора, а человек, который болен, который тяготится своей болезнью, и который пришел не для того, чтобы получить удостоверение в своей порочности, а за помощью. Это уже не объект идеологического спора…