Перевёрнутый мир
Шрифт:
Потекла спокойная, размеренная жизнь. Каждый день кто-нибудь из нас ходил на вокзал справляться о поездах на Восток. Но всё было тщетно.
Наша тихая жизнь начинала мне нравиться. Я напропалую ухаживал за красавицей Луизой, получая от неё ответные знаки внимания. Подружек графинь в моей практике общения с противоположной половиной человечества ещё не было. Мне льстило то, что светская красавица не на шутку мною увлеклась.
Так миновал январь, прошла и половина февраля. Наши отношения с Луизой достигли критической точки, преодолев которую я, как
В один из февральских дней Иван Вольдемарович пришёл с вокзала раньше обычного.
– Господа! – взволнованно заговорил он с порога. – Немцы нарушили перемирие.
С этими словами он протянул нам газету и указал на сообщение о том, что «18 февраля 1918 года в 12 часов войска германской коалиции (50,5 пехотных и 9 кавалерийских германских дивизий; 13 пехотных и 2 кавалерийских австро-венгерских дивизий), нарушив перемирие, перешли в наступление по всей линии Восточного фронта от Балтийского моря до Карпат».
Я задумался. Сегодня уже 20 февраля. Через три дня под Нарвой наши разобьют немецкие войска. Наступают времена великих перемен. Необходимо было любыми путями пробираться на родину, потому что, если мне не изменяет память, поздней весной по всей Сибири и Дальнему Востоку начнётся мятеж чехословацких военнопленных. Вот тогда-то и появятся настоящие проблемы.
– А не пора ли нам в путь-дорогу, граф? – обратился я к Онуфриеву. Кстати, хочу заметить, что Онуфриев – это не настоящая фамилия графа, а настоящая – Облонский. Он сообщил об этом уже будучи у родственников в Москве.
– Разве это в наших силах, господин есаул? – он высоко поднял брови.
– Будем брать вагон штурмом. Иначе мы не уедем никогда.
– А как же наши дамы?
– Ничего, прорвёмся. День на сборы и в путь, – решительно хлопнул я рукой по столешнице.
– Софочка, дети! Идите сюда, – встревоженным голосом позвал он.
– Что случилось, Ванечка? – на пороге гостиной появилось семейство графа и старички-родственники.
– Семён Евстигнеевич предлагает нам уже завтра отправляться в дорогу, – сообщил он семье моё решение.
– Ах, господин есаул, к чему такая срочность? – растерялась графиня.
– Ну, когда-то мы все равно должны были поехать, – улыбнулся я. – Почему не завтра?
– Право же, это так неожиданно…
– Я вас уверяю, графиня, что лучше времени уже не будет. Иначе мы рискуем остаться здесь надолго. И поверьте моему предчувствию, это не сулит нам ничего хорошего.
– Ну, раз вы так настаиваете, вы военный, вам видней, – сдалась графиня.
– Вот и прекрасно, – подвёл я окончательный итог.
Я их понимал. Обретя на время тихую гавань, они позабыли о невзгодах и неурядицах, происходивших за стенами московского особняка. Бушующие страсти и развернувшаяся борьба между старым и новым сулила только одни неприятности. Невольно хотелось отсрочить их приближение.
Проходя мимо меня, Луиза незаметно вложила в мою ладонь маленький клочок бумаги. Я сделал вид, что ничего не произошло, невозмутимо отправился к себе в комнату. Там, усевшись за стол, я развернул послание. Судя по затёртым в местах сгибов словам, девушка эту записку носила с самого утра, по-видимому не решаясь отдать её мне. В записке было написано: «Семён, я жду вас в своей комнате в полночь. Двери заперты не будут».
Меня приглашали на романтическое свидание.
Дождавшись, когда часы пробьют полночь, я отправился на свидание с прекрасной девушкой по имени Луиза. Не буду врать, что я был совершенно спокоен. Моё сердце обрывалось и падало куда-то вниз.
Хотя мы и раньше, оставшись наедине, позволяли себе некоторые вольности в виде трепетных прикосновений и искромётных поцелуев, но это была невинная прелюдия к нашим серьёзным отношениям.
Я давно понял, что эта хрупкая и нежная девушка мне далеко не безразлична. При виде её ладной фигурки, затянутой в строгий новомодный костюм, я испытывал чувства изголодавшейся по ласке собаки. Хоть передо мной временами и всплывал образ той, другой, Луизы, я прекрасно понимал, что мы с ней, по воле обстоятельств, расстались навсегда. Лишь чувство лёгкой грусти и невысказанной вины оставалось у меня на душе после этих воспоминаний.
Теперь же я держал в руках материальное подтверждение тому, что меня любит этом ангел во плоти, спустившийся с небес, чтобы спасти мою душу.
Стараясь ступать так, чтобы рассохшиеся половицы не выдали моего присутствия, я открыл двери девичьей спальни и проскользнул внутрь. На мгновение я остановился чтобы унять стук сердца и восстановить сбившееся дыхание. Что-то прозрачно-белое и тёплое приникло к моей груди, от волос исходил восхитительный запах трав.
Интересно, как это женщины начала двадцатого века умудрялись в зимнее время так обихаживать свои волосы? Ведь шампуней и прочих хитрых штучек ещё не придумали.
Я подхватил на руки невесомое тело, и мои губы жадно приникли к влажным губам юной прелестницы.
Не знаю, сколько времени продолжался этот, по- настоящему первый, поцелуй, но, по-моему, он длился вечность. Моя голова закружилась и, боясь уронить свою бесценную ношу, на внезапно ослабевших ногах я направился к кровати.
Осторожно положив девушку поверх одеяла, я стал осыпать её лицо и шею горячими поцелуями. Луиза не протестовала. Она слегка постанывала и что-то бессвязно шептала.
Я приостановился, пытаясь уловить смысл сказанного, но её руки властно прижали мою голову к своей груди, и я услышал жаркий шёпот:
– Сёмочка, милый, не останавливайся… Целуй меня…
Наши ласки стали более утончёнными и нежными. Я освободил девушку от совершенно неуместного в данной ситуации пеньюара и теперь я имел возможность лицезреть всю прелесть девственного тела. Я целовал её, пахнущую детским молоком, а внутри меня разгорался неутолимый огонь желания.
Я хотел быть собственником. Я хотел, чтобы всё это великолепие принадлежало одному мне. Я страстно желал слиться с этим телом и стать одним целым.