Переводы из Альтермана
Шрифт:
«Отец, последний лист – в золе, отец, в золе».
«Последней лаской, сын, на выжженной земле».
9. Тьма
И грянул мрак, Амон. Не сумерки, не мгла –
кромешный мрак слепцов, подземного угла.
Глаза увязли в тьме и лезут из орбит,
твой день померк, Амон, твой дом разбит.
Всё скроет чёрный мрак – предания веков,
победный звон литавр и песни
в его сплошной ночи, в хранилище времён, –
обломки мощных царств и царственных племён.
И в той ночи, Амон, конец любых начал,
любому свету – тьма, любым судам – причал.
Лишь мальчик в темноте проснулся и зовёт…
«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.
«Отец, повсюду мрак, и комната – как склеп…
Дай руку мне, скажи – я жив?.. я не ослеп?
Поверх кромешных гор перенеси меня,
как утро нас несёт из ночи к свету дня».
«Мой первенец, мой сын, навеки вместе мы –
к тебе прикован я цепями той же тьмы.
Цепями гневных слёз, цепями крепких пут,
что связаны не здесь и здесь не упадут».
«Отец, чудесный свет наутро к нам придёт».
«Падёт на нас, сынок, и Но-Амон падёт».
«Мы в небеса глядим, надежды не тая».
«Приходит ночь, сынок. Последняя. Твоя».
10. Казнь первенцев
Кровавый свет звезды, вновь обагри Амон,
вернись, царица Жаб, на свой осклизлый трон,
пускай восстанет пыль и Вшами поползёт,
оскалься, Хищник! Всем пришёл теперь черёд!
Глядите! Ночь светла, и чистый месяц свят,
но факелы Чумы по-прежнему горят,
в ужасных Язвах плоть по-прежнему гниёт,
и Град, как грозный царь, стоит, держа копьё.
А Тьма и Саранча – на городской стене…
Глядите! Ночь светла в подлунной белизне,
и видно далеко сквозь толщу лет и вод…
«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.
«Отец, недвижен я, крест-накрест две руки,
на веках, на глазах – печатью – черепки.
Лишь прах, и темь, и блеск звезды над головой,
и плач отца шумит, как дерево листвой».
«Мой первенец, таким нам этот мир милей,
звезда, и прах, и плач, и счастье меж углей.
Из звездного луча, из праха на слезах –
и саван твой, сынок, и глина на глазах».
«Я в саване, отец, в его тугих сетях…»
«Свет старости моей… Амоново дитя…»
И в жуткой тишине отец на сына пал…
Исполнен казням счёт. И новый день восстал.
И новый день восстал. Заря звезды рассветной
восторженным птенцом вспорхнула в небеса –
сиять началу дня смущённо и приветно.
Звезда-юнец, ты здесь на час, на полчаса,
но люди всех времён – и старцы, и поэты –
целуют твой каблук, бессмертная краса.
О, чистая звезда глухих ночей Амона!
Немало лет прошло, и не найти дворца,
чьи были бы целы ворота и знамёна.
Но меж мечей и стрел, пожаров и свинца
к тебе устремлены надежды, слёзы, стоны –
как в песне страшных кар – и девы, и отца.
И ты легка, звезда, как тот птенец крылатый,
как вдохновенный взмах девических ресниц,
и первенцы всех дней, благих вестей солдаты,
узреют этот блеск во мгле своих темниц,
и бабочкой из пут, из кокона, из ваты
улыбки расцветут на нивах мёртвых лиц.
Тогда падёт отец скорбящий на колени,
венец кровавых кос девица вознесёт,
и, как не скрыть звезду в мешке кромешной теми,
не скроет ночь тех клятв, что он произнесёт:
что жабе не царить, что вшам не править теми,
кто в этот мир звезду рассветную несёт.
Что там, где лишь мечи, и серебро, и злато,
надежда прошумит, как в кронах ветерок,
рождённая в ночи страданий и утраты,
на пепелище правд, любовей и тревог.
Она жива, пока, созвучна и крылата,
хотя б одна душа хранит её залог.
Поднимется отец и просветлеет взором,
и дева рядом с ним воспрянет красотой,
бежит за веком век, как стражники за вором,
то грех гнетёт, то суд – но косности тупой,
и слепоте вождей, и страшным приговорам
не спрятать, не убить секрет улыбки той.
Секрет могучих сил, которым нет окраин,
секрет глубоких вер, которым нет узды,
понятный и юнцу, он безнадёжной тайной
взирает на жрецов проклятья и беды,
и даже в тех ночах, где торжествует Каин,
искрится луч зари на каблучках звезды.
Высокая звезда глухих ночей Амона!
Лети, звезда-птенец, дари свои лучи!
Ты – сила для людей, дорогой утомлённых,
ты – утешенья свет для гаснущей свечи,
для девичьих волос, Амоном обагрённых,
и для седых отцов, рыдающих в ночи.