Переводы
Шрифт:
— Биолог, — сказал я. — И немного биохимик.
— Это уже тонкости. Главное в другом. Микаэль попытался проделать кое-какие исследования, которые бы дали способ разделаться с триффидами по-научному. Найти такой способ необходимо, если мы намерены вообще чего-нибудь добиться. Но беда в том, что работают у нас над этим несколько человек, которые едва помнят школьную биологию. Как вы думаете, что если вам сделаться профессором? Это было бы стоящее дело.
— Не знаю дела, более стоящего, — сказал я.
— Значит ли это, что вы приглашаете на свой остров нас всех? — спросил Деннис.
— Во
— В данных обстоятельствах «другое место» — это не очень щедрое предложение, — заметил Деннис.
— О, я вовсе не хочу сказать, будто мы вышвыриваем их назад на съедение триффидам. Но таких людей было много, для них нужно было найти отдельное место, и вот одна компания переправилась на острова Чэннел и принялась их чистить, как мы чистили свой Уайт. Сейчас там человек сто. Они живут тоже вполне благополучно.
У нас принята система взаимной оценки. Новоприбывшие проводят с нами шесть месяцев, затем их дело заслушивается в совете. Если им не нравятся наши обычаи, они так и говорят; если нам они не подходят, мы тоже так и говорим. Если они нам подходят, они остаются; если нет, мы провожаем их на острова Чэннел или обратно на Большую землю, если это им предпочтительнее.
— Что-то в этом есть от диктатуры, — сказал Деннис. — А как формируется этот ваш совет?
Айвен покачал головой.
— Долго рассказывать. Лучше приезжайте и посмотрите сами. Если мы вам понравимся, вы останетесь. Но если даже нет, то все равно, по-моему, на островах Чэннел вам будет лучше, чем здесь через несколько лет.
Вечером, когда Айвен попрощался с нами и его вертолет скрылся на юго-западе, я вышел и сел на свою излюбленную скамейку в углу сада.
Я глядел через долину, где когда-то зеленели аккуратные и ухоженные луга. Теперь они снова вернулись к первобытному состоянию. Необработанные поля заросли кустарником и тростниками, там и сям блестели застойные лужи. Крупные деревья медленно погружались в пропитанную водой почву.
Я вспоминал Коукера и его слова о руководителе, учителе и враче, и я думал об усилиях, которые потребуются, чтобы прокормить нас всех с этих немногих акров. О том, как подействуют на каждого из нас тюремное заключение и полная изоляция. О троих слепых, которые к старости будут все острее сознавать свою бесполезность и в конце концов впадут в отчаяние. О Сюзен, которой нужны будут муж и дети. О Давиде, и о дочке Мэри, и о будущих детях, которым суждено сделаться батраками, едва они окрепнут. О Джозелле и о себе, о том, как с годами нам придется гнуть спину все усерднее, чтобы прокормить тех, кто появится на свет, и о том, что все больше нужно будет трудиться вручную…
И были еще триффиды, которые терпеливо ждут своего часа. Я видел сотни их, стоящих плотной темно-зеленой стеной позади ограды. Необходимо было открыть что-то, чтобы справиться с ними. Нужен какой-то естественный враг, какой-то яд, какой-то вирус. Для этого необходимо время, свободное от всякой другой деятельности. И как можно скорее. Время работало на триффидов. Им оставалось только ждать, а мы истощали свои ресурсы. Сначала горючее, затем не останется проволоки, чтобы чинить ограды. А они или их потомки будут ждать и ждать, пока проволока проржавеет насквозь…
И все же Ширнинг стал нашим домом. Я вздохнул.
В траве зашелестели легкие шаги. Подошла Джозелла и села рядом. Я обнял ее за плечи.
— Что думают об этом они? — спросил я.
— Они очень переживают, бедняги. Им трудно понять, что триффиды ждут их, ведь они даже не видят их. Слепым, должно быть, ужасно переезжать в совершенно новое место. Они ведь знают только то, что мы говорим им. По-моему, они вряд ли представляют себе, что жить здесь скоро станет невозможно. Если бы не дети, они решительно бы отказались. — Она помолчала, затем добавила: — Понимаешь, это их дом, это все, что у них осталось. То есть это они так думают. В действительности это уже не только их дом, он и наш — не так ли? Мы много поработали для него. — Она положила ладонь на мою руку. — Ты его создал, Билл, и сохранил для нас. Как ты думаешь, может быть, нам подождать здесь еще год-другой?
— Нет, — сказал я. — Я работал потому, что все держалось на мне. А теперь это представляется мне напрасным.
— Милый, не надо! Подвиги странствующих рыцарей не бывают напрасны. Ты дрался за всех нас и отражал драконов.
— Главным образом из-за детей, — сказал я.
— Да… из-за детей, — согласилась она.
— И ты знаешь, меня все время преследовали слова Коукера: первое поколение — батраки; следующее — дикари… Надо, пока не поздно, признать поражение и немедленно уходить.
Она сжала мне руку.
— Не поражение, Билл, а всего лишь — как это называется? — стратегическое отступление. Мы отступаем, чтобы работать и подготовить возвращение сюда. Мы ведь вернемся. Ты научишь нас, как стереть с лица земли этих гнусных триффидов, всех до единого, и отобрать у них нашу землю.
— Как ты веришь в меня, радость моя.
— Почему бы и нет?
— Что ж, я буду по крайней мере бороться. Но сначала мы переедем. Когда?
— Как, по-твоему, нельзя ли нам провести лето здесь? Это было бы для всех нас вроде каникул… — нам ведь не нужно теперь готовиться к зиме. А каникулы мы с тобой заслужили.
— Хорошо, — согласился я.
Мы сидели и смотрели, как долина растворяется в сумерках. Джозелла сказала:
— Как странно, Билл. Теперь, когда я могу бросить все это, мне не хочется уезжать. Иногда наш дом представлялся мне тюрьмой… а теперь я чувствую себя предателем. Понимаешь, я… несмотря на все, я была здесь счастлива. Счастливее, чем когда-либо в моей жизни.
— Что до меня, родная, то я вообще раньше не жил. Но у нас будут еще лучшие времена… Это я тебе обещаю.
— Глупо, конечно, но я буду плакать, когда придет время уезжать. Я наплачу бочки слез. Ты не обращай на меня внимания.