Переяславская Рада (Том 1)
Шрифт:
– Покорно благодарю.
Скоро и полудневать сели. Знакомая с детства зеленая кривогорлая бутылка появилась на столе. Мать дрожащими руками расставляла оловянные чарочки.
Заскрипел снег под окнами. Входили соседи. Басил, нагибая голову, чтобы не зацепиться о притолоку, Иван Гуляй-День:
– Челом бьем славному казаку.
Широко раскинул руки и стиснул в объятиях Нечипора.
А за Гуляй-Днем пришли Федор Кияшко, Максим Гайдук, Васько Приступа.
Крестились на почернелого спаса, под которым слабо мерцала лампадка, целовались с Нечипором, шутили. Уже дважды
Он, как и Нечипор, приехал не надолго в родное село и уже собирался назад в Умань. А Федор Кияшко размахивал обрубком правой руки, ругал князя Вишневецкого и всех панов.
– Вы не смотрите, что я без руки, а позовет гетман – пойду воевать! – кричал он.
Но его уже никто не слушал. Узнали, что Нечипор был в Киеве, просили рассказать. Слушали внимательно, не перебивали. Особенно понравилось, как гетмана патриарх встречал. Потом вспомнили, что не воротился с войны сын Сидора Боярча, был слух – погиб под Корсунем...
– А разве только он один! – сказал Гуляй-День. – Тимофей Перевертень, Самойло Высковец, Онуфрий Смык, Сергий Малоземля, Иван Деревий...
Покачал невесело головой, замолк, налил себе чарку и грустно добавил:
– Немало полегло нашего брата. Помянем душу их, чтоб им на том свете солнце светило.
Мать Нечипора заплакала. Перекрестилась. Могло статься, что и про ее Нечипора говорили бы так же.
Иван Гуляй-День, стукнув чаркой об стол, понюхал кусок хлеба, закусил огурцом:
– Эх, казаче, одно нас беспокоит: что ж будет, как замирится гетман с королем? Куда нас доля толкнет?
Максим Гайдук ударил себя кулаком в грудь:
– Не посмеет доля нас толкать. Уже не те посполитые мы, что вчера были. Ты кто, Нечипор?
Спросил и, не ожидая ответа, сказал:
– Казак. И я казак. И все мы казаки. Ибо кто есть казак? Тот, кто волю защищал и оружие в руках держит. Так?
– Так-то оно так, – мотнул головой Гуляй-День, поглаживая ус, – а тебя гетман или там полковники не спросят, кем считать тебя – казаком или посполитым. А может, и паны вернутся...
В хате стало тихо. Даже задорный Максим Гайдук не нашелся сразу, что ответить Гуляй-Дню. А Нечипор снова вспомнил слова полковника Громыки про пана...
Молчаливый Васько Приступа успокоил:
– Казак-то – воин. Всем нам воинами быть не к чему, а думаю, что польские паны не вернутся. А свои – что ж... одной веры люди, совесть будут иметь, да и порядки не те отныне заведутся...
– Свои!.. – Гуляй-День с сердцем повторил это слово и вздохнул. – Что свои, что не свои – одно племя. У нас кто паном был? Свой – Адам Кисель.
Может, ты-то с ним в согласии жил, Васько, он к тебе не цеплялся. Тебе что? Два мельничных постава имеешь, я мелю у тебя, вон Гайдуков отец да еще полсела, – злотые сами в карман плывут. Свой своему руку подаст, это правда...
Приступа огляделся кругом, – холодом повеяло в лицо. Смотрят все на него пристально, словно следят за каждым движением. Пришлось сказать:
– Да разве я спорю! Оно, известно, лучше – воля, да уж как от бога суждено. Против
– А это бог сказал, чтобы пять дней на пана работали? – голос Нечипора дрожал, в глазах вспыхнули огоньки. – Это бог велел, чтобы брата моего дозорцы Киселя палками насмерть забили? Разве это бог велел, Васько, чтобы за каждую курицу или за каждую утку зарезанную платить подать державцам Речи Посполитой?..
Нечипор замолчал. Хмель выветрился из головы. Неведомое завтра вставало и тут глухой стеной, а надо бы заглянуть туда, за ту стену, чтобы не жить вслепую, ожидая, что утро даст... А может, лучше именно так и жить? А то заглянешь, да такое увидишь...
Наконец споры затихли. Снова начали вспоминать о погибших, и о том, как паны бежали, и о том, что было под Желтыми Водами и Корсунем.
Жаловались на неурожай...
– Кому было за землей ходить! – сказал отец Нечипора. – Все на войну ушли. Одни старики да бабы. Да и татары покоя не давали...
– Прогнать бы их, а то и проучить, – сказал Гуляй-День. – Зря гетман с ними цацкается.
– Не с нами будут, так польскому королю помогу дадут, – ответил Галайда.
– Известно, что так, – согласился Гуляй-День.
Уже смеркалось, когда разошлись. Тихо стало в хате, душно. Нечипор накинул на плечи отцовский кожух, вышел из хаты. Синие сумерки ложились на землю. На горизонте багряные пятна окрасили небо, и оттуда бил в лицо резкий, знобкий ветер. Справа, на взгорке, отсвечивал багряные краски заката в своих высоких окнах панский палац. «Будто притаился и ждет, – недобро подумал о нем Нечипор. – Бог даст, не дождется своего... А может...» Но не хотелось думать об этом. Сжималось сердце, когда вспоминал, что не повидал еще Марию. А может, забыла она про него? Может, и замуж вышла?
Килына вышла на порог, постояла и несмело тронула за плечо брата:
– Дивчина одна спрашивала про тебя...
Говорила загадочно, а в глазах искорки смеха сверкали.
– Какая там дивчина?.. – отмахнулся Нечипор, стараясь не выдать волнения.
– Мария! Забыл разве, Нечипор, или, может, краше в Киеве нашел?..
И тогда, откинув смущение, пылко воскликнул:
– Нет краше для меня, Килына, нет! Так и скажи ей, так и скажи. Да что говорить: сам пойду к ней! Сейчас пойду!
Нечипор вернулся в хату, быстро оделся, сдвинул шапку набекрень, перекинул через плечо саблю и, ничего не сказав матери, – а она молча следила за ним, понимая и сама, куда это так спешит Нечипор, – вышел из хаты.
...Проходили дни. Казалось уже Нечипору, что и не выезжал никуда.
Словно, как прежде, жил все это время в Белых Репках. Одно только, что уже не тащатся до зари на панский двор люди, не видно на улицах есаулов да гайдуков. Только палац на взгорке, над прудом, неприятно напоминал о том, что было и что могло вернуться снова.
...Мария не забыла его. Это он увидел сразу в тот же вечер, когда пришел к ней. Уже и родители ее смотрели ласково на него и радушно встречали, и он как-то сказал прямо: