Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
Его узнали. Дивчата загомонили;
— Гетман!
— Ей-богу, гетман!
Дед Лытка уронил люльку. Забыл на ступеньках кисет. Растолкал дивчат, остановился перед Хмельницким, окаменел.
— Здравствуй, казак! — поздоровался гетман, протягивая руку.
Затряслась белая Лыткина бородка, ноги подкосились, вот-вот на колени упадет. Да неужто это Хмель? И, сам не зная, что говорит, недоверчиво спросил:
— Ты гетман Хмель?
— Как будто я! — со смехом ответил Хмельницкий. — Что руки не подаешь? Уж не сердит
— Нет, пан гетман, нет, твоя ясновельможность! — Лытка обеими руками схватил руку гетмана. — О том только и думал, как бы перед смертью тебя повидать! — признался, не выпуская гетманову руку. — Такого о тебе наслышан…
— Какого? — спросил весело Хмельницкий.
— И злого и доброго, — заговорил уже смелее дед, озираясь на толпу, выраставшую вокруг него и гетмана. — Но ты не гневайся, — успокаивал он гетмана, — сладкого слижут, а горького выплюнут. Вот и хорошо, что ты не сладкий и не горький…
— А какой же? — спросил Хмельницкий.
— Терпкий, как терновник, — выпалил Лытка, отпускай руку Хмельницкого.
Запыхавшись, вынырнул из толпы войт Товстонос. На оловянной тарелке, устланной вышитым рушником, поднес с поклоном гетману круглый хлеб и соль.
Хмельницкий принял. Прикоснулся губами к хлебу. Передал джуре.
— Как поживаете, побратимы?
Не ожидая ответа, сказал:
— Живите покойно. Этим летом жолперы сюда не придут. Разгромили мы их под Уманью.
— А мы уже беспокоились, — вмешался Лытка. — Хотели на помощь тебе, гетман, идти.
— Ты уж отдыхай, казак.
У Лытки даже голова закружилась. Господи! Вот уже второй раз перед всем миром называет его гетман казаком. Разве так обращался к нему кто-нибудь из панов?
— Как село зовется, войт?
— Бангород, ясновельможный пап, — ответил, кланяясь в пояс, Товстонос.
Не знал, что же дальше делать: то ли приглашать гетмана к себе на обед, то ли велеть в колокола ударить?
— Байгород, говоришь? — Хмельницкий повел бровью. — А Явдоха Терновая где?
— В своей хате, видать, ваша милость.
— Только что из церкви ушла, — отозвался кто-то из толпы.
— Повидать бы ее хотел, — сказал Хмельницкий.
— Сейчас велю покликать, — засуетился войт.
— Не надо, мы сами к ней пойдем.
— Да оно далеченько, — забеспокоился Товстонос. — Пригорки да овражки, не с руки будет вашей милости… Способнее каретой доехать…
— А ну, пошли пешком.
Хмельницкий весело махнул рукой, приглашая всех за собою, и зашагал в своих сафьяновых сапогах вдоль пыльной улицы. Детвора бежала рядом, заскакивала вперед, дивчата, взявшись за руки, шли позади. Дед Лытка, отпихивая плечом Товстоноса, все норовил шагать с гетманом в ногу. Показывал на сожженные усадьбы:
— Татары и ляхи память по себе оставили.
Появился откуда-то Логвин Ракитный. Шагал, как аист на своих длинных ногах, Войт поглядывал на него подозрительно. Не приведи господи, еще пожалуется гетману. На всякий случай, чтобы избежать зла, ткнул ему в руку свой кисет. Подумал: «Курн, ирод! Пес с тобой». Но Логвин кисет возвратил — не до тютюна было сейчас. Ловил глазами каждую морщинку на гетманском лпце.
Хмельницкий расстегнул кунтуш. Снял бархатную шапку, отороченную собольим мехом, и надвинул на голову хлопчику, что крутился под ногами. Голова хлопчика потонула в шапке.
— Как звать? — спросил Хмельницкий, наклонясь над хлопчиком.
— Микола, — смело ответил хлопчик.
Хмельницкий положил ему руку на плечо.
Хлопчик вдруг смешался, вырвался и побежал. На шапке сверкало павлинье перо. Миколку тесной стеной окружила детвора.
В сердце Хмельницкого теплой волной шевельнулась зависть к Миколке.
— Ишь казакует, — засмеялся Лытка.
— Как бы шапку не попортил, — забеспокоился Товстонос.
А у Лытки сердце зашлось. То билось бешено, то замирало. Обязательно нужно ему с гетманом потолковать, но слова не шли с языка. Куда девались? То, бывало, долгими ночами вел с ним разговоры до самого рассвета, а теперь, когда выпало счастье идти с ним плечо к плечу, не хватало слов.
Ветер приятно освежил голову Хмельницкому. Сдержанный гомон голосов доносился сзади. Он оглянулся. Все село шло за ним. Дивчата, бабы, мужчины. Мелькнула мысль: «Вот это войско! Разве пойдут так за Потоцким или за Радзивиллом?» Усмехнулся, подмигнул Лытке, ткнул кулаком в бок Товстоноса. Радость наполняла сердце, пенилась через край.
Явдоха Терновая еще издали увидела толпу. Хлопцы, присланные Товстоносом, говорили, перебивая друг друга:
— Бабуся, сам гетман к вам идет!
— В шапке с пером, чеботы красные, шпоры звенят…
— А сабля так и сверкает…
— Кунтуш из такого кармазина, что у панов не бывает…
Явдоха Терновая слушала детский щебет. Глядела на дорогу. Вот он, гетман. Сразу узнала. Шагает легко. И Лытка с ним рядом. Улыбка скользнула по губам Явдохи. И сразу слезы набежали, затрепетали на ресницах. Хмельницкий был уже близко. Поклонился, как матери, и спросил:
— Как поживаешь, пани-матка? Ну-ка, покажи дворец твой…
…Сидел в землянке, в красном углу, под иконой. Над головой потрескивала лампада. Дед Лытка примостился на пороге. Явдоха поставила перед гетманом крынку молока, налила кружку, нарезала хлеб ломтями. Хмельницкий выпил с удовольствием. Вытер усы. Обвел глазами чистые степы землянки.
— Живешь как казачка, — заговорил он погодя. — Сын твой хорошо воюет. Шляхту выгоним навсегда — лучше тогда заживете, люди, — это он сказал уже не только Явдохе, а Лытке и Товстоносу, который стоял, прислонясь плечом к косяку, Ракитному, усевшемуся прямо на пол, Миколе, выглядывавшему из-под гетманской шапки.